Нежданная песня

Глава 51

 

Пятница , 3 часа ночи (Сидней)/четверг, 11 часов утра (Нью-Йорк)

Уильям выключил лампу у рояля и осторожно прошел через темную гостиную к спальне, из двери которой просачивался слабый свет. Час, который он провел, играя Баха, пошел ему на пользу, но спать не хотелось — пока он не сделал телефонный звонок. Кровать чуть спружинила, когда он опустился на край матраса и потянулся за телефоном.

— Алло? В смысле, офис Уильяма Дарси.

Уильям думал услышать бойкий Сонин голос, а не хриплый мужской.

— Ричард? Это ты?

— Уилл? Как ты там, черт тебя дери?

Двоюродные братья не общались больше недели, и у Уильяма вдруг все сжалось внутри от неожиданного прилива тоски по дому.

— Нормально.

— Я не разбираюсь в этих часовых поясах, но разве у вас там не поздно?

Уильям глянул на часы у кровати.

— Четвертый час.

— Ночи? С ума сошел, что ли? Тебе давно пора спать, старик, и лучше не одному.

— Не мог заснуть и немного поиграл. Потом сообразил, что если сейчас позвонить, то можно поймать Соню перед обедом.

— Вряд ли. Она же уехала до конца недели, забыл? Вроде бы она заходила сегодня рано утром, но когда я пришел, уже ушла.

Черт. Уильям и забыл про короткий Сонин отпуск. Она помогала матери с переездом в интернат для престарелых… кажется, в Шарлотт, а может, в Шарлстон. Или в Шарлоттсвилль? Он почти не слушал, когда она рассказывала об этом.

— В последний раз, когда мы с ней говорили, она мне напомнила, но я, должно быть, перепутал дни. Она тебя посадила на телефоны?

Ричард фыркнул.

— Да, как же. Скорее она посадит на телефоны шимпанзе из зоопарка. Но я ничего против не имею, потому что у шимпанзе больше желания работать. Нет, я просто сидел тут, просматривал документы по новогоднему концерту, а телефон зазвонил, ну, я и подумал, может, принесу пользу для разнообразия.

— По новогоднему концерту? А что, там разве проблемы с контрактом?

— Нет, ничего такого. Просто подумал, может, пристроиться с тобой в эту поездку, если ты не против. Обещаю, что в Вашингтоне буду заниматься своими делами — я ведь знаю, что вы с Лиззи не хотели бы, чтобы я путался у вас под ногами.

Уильям вздохнул. Оставалось только надеяться, что все будет именно так. В какой-то момент ему придется рассказать Ричарду про Элизабет… но только не сейчас. Неуклюжее сочувствие Ричарда только ухудшит дело.

— Да уж, вижу, что мысль неудачная, — тихонько фыркнув, сказал Ричард. — Надо строить другие планы на Новый год.

Уильям и не заметил, что молчит так долго. Не желая показывать волнения, он постарался, чтобы голос звучал беззаботно:

— Я бы с удовольствием, но разве концерт в центре Кеннеди не слишком скучное для тебя мероприятие, особенно под Новый год? Помню, ты же рассказывал, как встречал прошлый Новый год даже не с одной, а с двумя спутницами.

— Ну да. К тому же, они были двойняшками. — Уильям почти слышал ухмылку Ричарда. — Это стоило занести в книгу рекордов, но на этот раз я готов попробовать и что-нибудь другое, просто для разнообразия. Вот, подумал, может, пригласить Шарлотту прилететь в Вашингтон и присоединиться к нам.

— Понятно, — сказал Уильям, удивленно приподняв бровь. — Может, есть что-то касательно вас двоих, что мне следует знать?

— Я тебе уже говорил, мы просто приятно проводим вместе время.

Было совершенно очевидно, что кузен, как обычно, не желает признавать очевидного. После того, как Элизабет предположила, что между Ричардом и Шарлоттой возникло чувство, в котором они оба не хотят признаваться, Уильям заметил, что он то и дело находит способы как бы невзначай ввернуть в разговор имя Шарлотты, и узнавал этот симптом, слишком хорошо знакомый ему самому.

— Ну, старичок, ты так, потрепаться или по делу? — спросил Ричард.

Уильям колебался, разглаживая складки на рукаве своего шелкового халата. Соня была в курсе ситуации, и можно было положиться на то, что она будет вести себя тактично и деликатно, ну а Ричард… Ричард — совсем другое дело.

— Хотел проверить, не звонил ли кто.

— Никаких сообщений не вижу. Ничего не записано, и индикатор не светится.

— Ладно. Хорошо. — Уильям откинулся назад на подушках. Она не позвонит, и чем скорее он с этим смирится, тем лучше.

— Какой у вас там день недели?

— Пятница, — ответил Уильям; его веки отяжелели, глаза слипались. Он почти чувствовал, как остатки сил покидают его, начиная с головы — и сердца — и утекая дальше вниз, через пальцы ног. — Сегодня вечером у меня последний концерт, завтра утром вылетаю домой.

— Насколько я знаю, у тебя там все идет хорошо?

— Просто здорово, — ответил Уильям, не в силах подавить горечь в голосе. — Лучше некуда.

divider

Четверг, 8.30 утра (Сан-Франциско) /четверг, 11.30 утра (Нью-Йорк) / пятница, 3.30 утра (Сидней)

Элизабет положила телефонную трубку, хмурясь и кусая губу. Зачем же я так долго тянула?

Она разглядывала орхидею у себя на столе. Ту самую, которую Уильям подарил ей в те выходные, когда они поссорились. Тонкий стебелек клонился к ней, будто безмолвно утешая. Сегодня она принесла цветок на работу вместо талисмана.

— Да уж, удачи от тебя — целый вагон и маленькая тележка, — пробурчала она, сердито глядя на него.

Казалось, что влажные, призрачные пальцы перебирают тоненькие волоски у нее на затылке, — но это был всего лишь напоенный сыростью утренний ветерок, влетавший в открытое окно. Она поежилась и резко встала, задев при этом стол. Хрупкие розовые цветки орхидеи покачали головками, будто обсуждая между собой ее трудное положение.

— Если вам есть, что предложить, не стесняйтесь, — сказала она, закрыв окно и снова опускаясь на стул. — Видит Бог, мне сейчас нужна помощь.

Сначала она думала, что дозвониться до Уильяма будет проще простого — нужно только набрать номер его мобильного. Но в своем письме, да и прощаясь перед отъездом из Сан-Франциско, он просил ее звонить Соне. Вчера она все равно попыталась ему дозвониться, в перерыве между очередной встречей с Дианой и репетицией джаз-группы «Золотые Ворота». Потом решила набрать Сонин номер, не надеясь, что та окажется в офисе так поздно, но собираясь оставить сообщение. Но потом, когда запищал автоответчик, она вдруг испугалась, не зная толком, что и как сказать, и слова застыли на полпути.

Положение было и впрямь затруднительным. Помня строгое правило Уильяма о неприкосновенности его личной жизни, она была уверена, что он скрывает их разрыв от родных и близких. Возможно, Соне было известно, по крайней мере, общее состояние дел, судя по тому, что Уильям сделал ее посредницей между ними, но телефонное сообщение мог услышать и кто-нибудь еще из домашних. Они бы стали удивляться, зачем ей нужна помощь, чтобы связаться с Уильямом в Австралии, тем более после того, как он пробыл там больше недели, и это могло вызвать щекотливые вопросы, которых, как она прекрасно понимала, он хотел бы избежать. И кто знает, что именно он им сказал про День Благодарения. Она намеревалась было написать миссис Дарси письмо с извинениями по поводу отмены своего визита, но потом подумала, что пусть лучше Уильям сам решает, что и как говорить своей семье.

Если бы можно было позвонить ему на мобильный, всех этих сложностей не возникло бы. Но действует ли он в Австралии? Скорее всего, нет — наверняка поэтому он и просил ее звонить Соне. Вечером во время репетиции она как бы невзначай расспросила Уоррена Блэка, который отвечал за веб-сайт группы и, похоже, знал про технику все.

— Международный роуминг? — хмыкнул он. — Да, если бы мы вытащили голову из задницы и пользовались таким же стандартом, как и весь остальной мир, были бы люди как люди. Но не-ет, мы же должны от всех отличаться. Если ты только специально не купишь телефон, который работает во всем мире, значит, не судьба. А если ты спрашиваешь из-за того, что едешь на Барбадос, то думаю, что ты наверняка сможешь там взять напрокат телефон, соответствующий их стандарту.

Наконец она решила подождать до утра, когда можно будет поговорить с Соней напрямую. В интернете она нашла таблицу часовых поясов и убедилась, что Уильям будет спать до обеда по сан-францисскому времени. До этого еще масса времени, она успеет узнать его телефон.

Она пришла на работу чуть позже восьми. Нервные окончания во всем теле трепетали от неуловимого сочетания волнения и тревоги. Но сегодня утром приветствие в Сониной голосовой почте изменилось — абонентам сообщалось, что офисы Уильяма Дарси и Фонда искусств Дарси закрыты до понедельника. Можно оставлять сообщения, но до этого дня отвечать на них будет некому.

— Ну вот, видите, что получается, — заметила она своей внимательной цветочной аудитории. — Теперь я и правда все прохлопала, так что ли? — Сжала губы и свирепо поглядела на цветы, словно ожидая, осмелятся ли они и на этот раз согласно закивать головками.

Она оставила сообщение для Сони с просьбой перезвонить ей — мол, «нужно кое-что спросить». Получилось достаточно туманно, чтобы не вызвать подозрений, но когда Соня будет проверять сообщения, обязательно перезвонит. А может быть, Уильям сам позвонит, чтобы прослушать сообщения. Она даже хихикнула при таком предположении, помня о его неприязни к современным технологиям связи, но, кто знает, может быть… вдруг?

Элизабет даже попыталась разыскать Уильяма самостоятельно. Вооружившись взятым в интернете списком лучших отелей Сиднея, она села на телефон. Проблема была в том, что Соня часто делала бронь на вымышленное имя, чтобы оградить его от возможных настойчивых поклонников. Элизабет запрашивала информацию на имена Дарси, Фитцуильям, Лоуренс — на случай, если Соня использовала собственную фамилию, — и даже Рейнольдс, но ее усилия ничего не дали кроме листа бумаги с телефонными номерами отелей, жирно перечеркнутыми черным.

Времени оставалось совсем мало. Завтра утром ей уезжать в Майами, чтобы там встретиться с Гардинерами и вместе лететь на Барбадос. Уильяму тоже скоро предстоит путешествие, долгий перелет в Нью-Йорк. Пока они оба будут в движении, как две шахматные фигуры на огромной доске, дотянуться друг до друга окажется еще сложнее. Если к обеду ей не перезвонят, она собиралась спросить у Шарлотты номер мобильного телефона Ричарда и связаться с ним, даже рискуя поставить этим Уильяма в неловкое положение. Впрочем, к тому времени ей, может быть, удастся придумать какой-нибудь невинный предлог для звонка.

Качая головой, она не сводила глаз с орхидеи. Он так старался показать мне, что сожалеет о своих поступках. Но она не была готова слушать его — тогда не была. Она нежно провела пальцем по хрупким цветочным лепесткам. Когда зазвонил телефон, вздрогнули и она, и цветок. Сердце встрепенулось у нее в груди, когда она потянулась к трубке, но это был не голос Сони… и не его.

— Добрый день, Элизабет. Это Билл Коллинз.

Находись он не на телефонной линии, а в комнате, лед в его голосе немедленно убил бы орхидею. Так было с момента его неудачной романтической прелюдии восемь дней назад. Ей было бы все равно, если бы не их частые неловкие встречи в коридорах консерватории. Самая последняя джазовая репетиция тоже была омрачена напряжением, и она боялась, что одному из них придется уйти из группы, если дело вскоре не наладится.

— Привет, Билл, — сказала она с легким вздохом, подняв глаза на цветы.

— Я звоню по поручению доктора де Бург, — холодно произнес он. — Она просит тебя зайти к ней в кабинет.

Элизабет ждала этого. Когда в понедельник утром она отдала свое заявление об увольнении в деканат, узнала, что Кэтрин не будет в городе до четверга. И вот вам, утро четверга — и меня вызывают на ковер. Мне следует быть польщенной тем, что я значусь так высоко в списке ее приоритетов.

— Я сейчас подойду.

— О нет, — ответил Билл высокомерно. — Сейчас она слишком занята. Она желает видеть тебя в пять тридцать. К тому времени она освободится от более важных дел.

Элизабет, скривив губы, подтвердила, что будет в назначенное время. Она положила трубку и, обреченно вздохнув, вытащила из портфеля пачку студенческих письменных работ. Проверять их не было настроения, но если она этого не сделает, они отправятся с ней на Барбадос — а эта перспектива ее совсем не привлекала.

divider

Точно в половине шестого Элизабет шагнула в приемную декана, оправляя темно-синий пиджак. Секретаря за столом не было — очевидно, весь персонал уже отправился домой. Верхний свет был потушен, помещение мягко освещали только два торшера. Общее впечатление было бы самое мирное, если бы не резкий голос Кэтрин, слышный через предбанник. Очевидно, она разговаривала по телефону, провозглашая каждое слово так, будто его сейчас впишут в каменные скрижали.

Пытаясь отвлечься, Элизабет изучала журнальный столик, чьи плавные линии и покрытая стеклом сетчатая крышка говорили об азиатских мотивах. Но чтобы отвести мысли от предстоящего боя, нужно было нечто большее, чем простой предмет мебели. Собиралась или нет Кэтрин помешать ее увольнению, похоже было, что разговор будет серьезный и без лишних церемоний. Элизабет не боялась, но адреналин в крови кипел, звал в бой и заставлял сердце колотиться так, что ноги не держали.

Судя по воцарившемуся вскоре безмолвию, которое нарушалось только далеким уличным шумом, телефонный разговор Кэтрин завершился. Элизабет с независимым видом сидела, не касаясь спинки стильно выглядящего, но на редкость неудобного стула, рассеянно листая последний номер журнала «Музыковедение». Подозрение, что задержка рассчитана на то, чтобы смутить ее, только укрепляла ее решимость оставаться невозмутимой.

Наконец появился Билл Коллинз, демонстрируя недавно приобретенное страдальческое выражение лица. Он кивнул, поздоровался холодно и непривычно коротко и вместе с ней пошел через темный коридорчик в кабинет декана.

Кэтрин восседала за изысканным чиппендейловским столом, сжимая в руке листок бумаги — похоже, заявление об уходе Элизабет. На лацкане ее пиджака блестела брошь с изображением снежного леопарда, с которой она почти не расставалась, и зеленые глаза-камешки мерцали почти зловеще.

— Мисс Беннет, — холодно процедила она, сурово воззрившись на Элизабет поверх очков для чтения.

— Доктор де Бург, — ответила Элизабет не менее холодно. Она тоже умела играть в имена. Она подошла ближе к столу, стараясь использовать свое преимущество в росте.

Кэтрин поднялась с кресла и пристально взглянула на Билла Коллинза, который топтался в дверях.

— Коллинз, вам что-то тут нужно?

— Я думал, вам… то есть, если вам понадобилась бы моя помощь, я бы мог… не то чтобы я думал, что вы не справитесь, конечно, никто бы не подумал… но, может быть, я мог бы быть чем-то полезен?

Элизабет знала, что нехорошо злорадствовать над этой невнятной, суетливой чушью, но она не простила ему сомнений в порядочности Уильяма и неумышленно оскорбительных замечаний по поводу нее самой. Она сжала дрогнувшие от смеха губы и стала смотреть на разукрашенную биву — японскую лютню, висевшую на стене позади стола Кэтрин.

Кэтрин, в отличие от нее, не было смешно.

— Я просила вас привести мисс Беннет, и вы это сделали, — рявкнула она, сердито глядя на Билла. — Возвращайтесь к себе и закройте за собой дверь.

Билл подобострастно сжал руки.

— Конечно, доктор де Бург. — Он повернулся и встретился взглядом с Элизабет, и она с удивлением заметила в его глазах оттенок сочувствия.

Он вышел, и Кэтрин опять пронзила Элизабет суровым взглядом.

— Теперь, что касается вас, мисс Беннет… — Она швырнула на стол листок бумаги — несомненно, заявление об уходе. — Что это значит?

— По-моему, совершенно ясно, что это значит, — сказала Элизабет с таким же надменным выражением. — Я ухожу в конце семестра.

— У вас договор до конца учебного года. — Кэтрин уселась и положила очки на стол чуть резче, чем следовало.

— У меня есть серьезные причины для увольнения, как вам известно.

Кэтрин хмыкнула.

— Садитесь, обсудим эти ваши так называемые причины.

Элизабет заколебалась, не желая подчиняться приказаниям, но было бы глупо спорить, сидеть ей или стоять, когда предстояло решить более серьезные проблемы. Она села и невольно расправила плечи движением, которое, как потом сообразила, переняла у Уильяма. Это придало ей отваги, как будто он сидел сейчас с ней рядом, и она дерзко посмотрела на Кэтрин, предоставляя ей право сделать первый выстрел.

Долго ждать не пришлось.

— Не пытайтесь строить из себя обиженную, — рявкнула Кэтрин. — Какое-то время вам удавалось вводить меня в заблуждение, но я все узнала о вашей дешевой интрижке с Уильямом Дарси.

— Дешевой? — Элизабет закатила глаза и покачала головой. — Что за вздор? Мы и в самом деле встречались, но что дешевого в том, что два свободных человека проводят время вместе?

— Я бы могла согласиться, если бы речь шла о людях, свободных от обязательств и подходящих друг другу. Но ваша ситуация отличается по обоим пунктам.

— Не представляю, о чем вы говорите. — Воображение у Элизабет работало прекрасно, но она не собиралась отступать ни на пядь.

— Во-первых, у Уильяма Дарси существует понимание с моей дочерью.

— А он понимает, что у него существует это понимание? — вкрадчиво осведомилась Элизабет, вызывающе подняв брови.

Кэтрин угрожающе выдвинула вперед подбородок.

— Не жонглируйте со мной словами, юная особа. Я этого не потерплю.

— Я хотела сказать, что коль скоро Уильям считает возможным быть со мной, то вряд ли он полагает, что имеет какие-то другие обязательства. По его словам, они с Энн всего лишь друзья.

У Кэтрин дернулся глаз, и она чуть подвинула фотографию у себя на столе.

— Еще когда они были детьми, мы с его бабушкой решили, что они поженятся. Но, к сожалению, они с Энн мало виделись в последние годы. Его приезд в Сан-Франциско этой осенью был задуман, чтобы дать им возможность узнать друг друга получше, и так и случилось бы, если бы вы этому не помешали.

Элизабет громко втянула воздух носом.

— Мне кажется, что это личное дело Уильяма и Энн, но не ваше. Кроме того, если бы меня не было, это еще не значит, что Уильям проводил бы больше времени с Энн.

— Я совершенно в этом уверена. До последнего времени он полностью осознавал свой долг перед семьей. Его бабушка в шоке от его поведения, равно как и я. Нам обеим ясно, что это вы вынудили его забыть свои обязательства перед семьей Дарси и моей дочерью, так же, как вы склонили его купить вам работу здесь, в этом престижном учебном заведении. Это гораздо больше, чем вы могли рассчитывать найти самостоятельно, а ваш оклад — просто оскорбление для нашего достойного факультета.

— Я ни к чему его не склоняла. — Элизабет вскочила, дрожа всем телом от негодования. — Я только недавно узнала, что он сделал, и поэтому подала заявление об уходе.

— Сядьте, девушка. — Глаза Кэтрин были, как черный лед, и каждое слово било, как молотком по столу.

Секунду поразмыслив, Элизабет напряженно опустилась на стул. Кэтрин внимательно ее разглядывала, без сомнения, ища слабое место для удара.

— Доктор де Бург, — сказала она, стараясь быть спокойной, — можете верить чему угодно, но я не знала…

Кэтрин махнула рукой.

— И Уильям, и Коллинз говорили мне, что вы до последнего времени не знали об этой договоренности. Полагаю, меня не должно удивлять, что ваши с Уильямом версии событий совпадают — вам ничего не стоило условиться с ним об этом. Что касается Коллинза — что ж, вы неплохая актриса. Я уверена, вам было нетрудно похлопать глазками и изобразить изумление, когда он показал вам ваше личное дело. — В глазах Кэтрин затеплился огонек любопытства. — Или вы купили сочувствие этого недоумка чем-то более… личным?

— Да как вы смеете? — Элизабет вцепилась в подлокотники так, что аж костяшки пальцев побелели, чтобы снова не вскочить на ноги.

Кэтрин продолжала, не обращая никакого внимания на негодование Элизабет.

— Но разницы не было бы, если бы это была и правда. Просили ли вы Уильяма об этом, нет ли, вы обработали его так, что он счел возможным совершить этот скандальный и возмутительный поступок.

— Если вы сочли его предложение таким скандальным и возмутительным, то почему же на него согласились? — Элизабет вызывающе посмотрела на Кэтрин.

— Уверяю вас, у меня были серьезные сомнения; тем не менее, я сочла неблагоразумным противодействовать и отказаться от проявления щедрости одного из главных спонсоров консерватории, какими бы ложными побуждениями он ни руководствовался. Но не пытайтесь отвести внимание от собственных поступков, мисс Беннет. У меня вполне сложилось мнение относительно вас. Мне внушает отвращение женщина, делающая карьеру при помощи собственного тела. Такое поведение оскорбляет порядочных женщин, которые не хотят опускаться до разврата ради личной выгоды.

Элизабет с трудом удерживалась на стуле.

— И на каком основании вы пришли к подобному выводу? Вы едва знаете меня, но беретесь обвинять меня в том, что я продаюсь, чтобы получить, чего хочу. Вы, полагаю, не только музыкант, но еще и ясновидящая? — Интересно, все богачи так скоропалительно судят других людей? Собственный небольшой опыт невольно наводил именно на такие мысли.

— Не нужно особой проницательности, чтобы распознать интриганку, которая использует слабости состоятельного мужчины против него самого. Нет другого объяснения полному пренебрежению Уильяма ко всему — к репутации семьи, к собственному доброму имени — ради общения с совершенно не подходящей ему особой.

— Неужели вы и в самом деле придерживаетесь настолько старомодных взглядов? — Элизабет постаралась забыть о собственной неуверенности в их социальном равенстве, чтобы Кэтрин не воспользовалась и малейшей тенью её сомнения. — Вы говорите так, будто я воспитывалась в каком-то притоне или среди волков. Мой отец — менеджер в компании «Хьюлетт-Паккард». У меня степень магистра, моя сестра имеет собственную юридическую практику. Ничего позорного в этом нет.

— Возможно, и нет, но я замечаю, что вы не упомянули о своей матери. Мне говорили, что она безнадежно вульгарна. И я слышала о вашей младшей сестре. Полагаю, она работает, если можно так выразиться, в ресторане, где только и делает, что выставляет напоказ мужчинам-посетителям свое тело, так что вы весьма кстати упомянули о притоне. У вас нет никакого чувства к Уильяму, если вы хотите, чтобы он унизил себя, общаясь с настолько одиозными личностями.

Элизабет в ярости вскочила с места.

— Хватит, с меня довольно. Вы оскорбили мои деловые качества, нравственность, а теперь и мою семью. Я хочу услышать от вас только одно — намерены ли вы помешать моему уходу из консерватории.

Кэтрин тоже поднялась, и казалось, что она выше своего тщедушного роста благодаря силе духа. От этого движения над столом поплыл аромат ее дорогих духов, слегка отдававших миндалем.

— Нет, не намерена, — сказала она с очевидным недовольством. — Я не могу этому помешать, как вам уже наверняка прекрасно известно. Уильям сделал это невозможным.

— О чем вы?

— Не изображайте неведение. Это было сделано по вашему наущению, без сомнения. Надо сказать, вы умны, что бы там ни было еще.

Элизабет подняла брови и молча смотрела на Кэтрин.

Кэтрин закатила глаза.

— Мы и в самом деле будем играть в эти игры, как будто вам неизвестно о его выходке перед отъездом в Австралию? Очень хорошо. Он поставил мне условие: если я вас уволю против вашего желания или, наоборот, попытаюсь помешать, если вы захотите уйти, он угрожает прекратить спонсорскую поддержку консерватории.

— Вот как? — Элизабет почти физически ощутила, как перевес сил оказался на ее стороне, даже комната будто качнулась.

— Нечего так усмехаться, юная особа. Я говорила с его бабушкой, которой не составило бы никакого труда помешать настолько злоумышленному и непрофессиональному поведению своего внука. Но я предпочитаю не поднимать внутреннего скандала в совете директоров фонда. Это плохо отразилось бы на имидже консерватории, а вы не стоите того, чтобы так из-за вас рисковать.

Элизабет не обратила внимания на это последнее оскорбление — не стоило отвечать, по крайней мере не сейчас, когда Уильям обеспечил ей такую легкую победу.

— Тогда, видимо, мое увольнение — к лучшему для нас обеих. Вы сможете в следующем семестре распределить моих студентов-вокалистов по другим преподавателям? — Это беспокоило ее больше всего.

— Как похвально, что вы о них заботитесь, — сказала Кэтрин с нескрываемым сарказмом. — Да, у нас будет такая возможность. Единственное, что Уильям сделал в этой ситуации правильно, так это то, что он выразил готовность и дальше полностью оплачивать ставку преподавателя, который займет ваше место в случае, если вы решите уйти.

— Рада это слышать. — Ей пришлось подавить внезапные слезы, вызванные великодушием и щедростью Уильяма. Он сделал это ради нее, чтобы смягчить ей возможное чувство вины при увольнении и лишить Кэтрин единственного в этом случае повода для недовольства.

— Я полагаю, теперь вы собираетесь последовать за ним в Нью-Йорк и продолжать использовать его в своих интересах, — заметила Кэтрин, высокомерно вздернув подбородок.

— Вас это не касается. — Элизабет тоже подняла подбородок.

Кэтрин фыркнула — вульгарно и грубо. Элизабет странно было слышать это от такой надменной женщины.

— Так вы думаете, что вы — хозяйка положения? Не обольщайтесь. У Уильяма всегда был здоровый аппетит на привлекательных девиц нестрогого поведения, но они ему, как правило, очень быстро надоедают.

— Он не такой, и вы это знаете не хуже меня. Кроме того, если бы он был таким легкомысленным и непостоянным, каким вы его хотите представить, неужели вы бы так стремились сделать его вашим зятем?

Кэтрин смотрела так самодовольно, что Элизабет захотелось перемахнуть через стол и вцепиться ей в горло.

— Все молодые мужчины проходят период в жизни, когда они попадаются на уловки хитрых, расчетливых женщин, а Уильям благодаря своему богатству представляет собой необыкновенно привлекательную мишень. Но скоро он захочет большего, и тогда вспомнит о своих обязанностях. Послушайте моего совета, откажитесь от него сейчас, пока он не бросил вас, как и всех остальных.

Элизабет думала, сколько же еще способов найдет Кэтрин, чтобы обвинить ее в том, что она заманивает Уильяма с помощью секса. Зная правду, это было просто смешно — но она не смеялась.

— Что меня поражает, доктор де Бург, так это то, что вы приходите к таким ужасающим умозаключениям о моих отношениях с Уильямом, ровным счетом ничего о них не зная. Я поступлю так, как сочту нужным. Если захочу поехать с Уильямом в Нью-Йорк — то поеду, и не вам судить о моем решении. Это касается только его и меня.

— Это доказывает, как мало вы его понимаете. Его бабушка никогда не позволит ему на вас жениться, если это входит в ваши планы. Она никогда не даст так унизить имя Дарси.

— Унизить? — Элизабет шагнула к столу. Руки, сжатые в кулачки, прижала к бокам, глаза источали гнев. — Ладно, хватит. Я не стану больше слушать ни слова. Вы относились ко мне с презрением со дня первого собеседования, и я ничем этого не заслужила.

— Еще как…

— Я еще не закончила, — огрызнулась Элизабет, гневно прицелившись пальцем в Кэтрин и делая ударение на каждом слове. — В дальнейшем я буду действовать по собственному усмотрению, ради счастья своего и Уильяма, и меня меньше всего интересует ваше мнение на этот счет. В конце семестра я ухожу из консерватории, а после того, как я уйду, — не ваше дело, где я буду находиться и что стану делать. А теперь прошу меня извинить, мне нужно готовиться к уроку.

Коротко кивнув, Элизабет развернулась и с гордым видом пошла к выходу. Ее провожал чеканный, пронзительный голос Кэтрин:

— Уильям Дарси — будущий муж моей дочери, и не я не позволю вам этому помешать. Вы думаете, я не могу вас остановить, но я знаю людей, которые могут. Вы еще пожалеете, что так со мной говорили, очень скоро пожалеете!

divider

Пятница,16:30 (Майами)/Суббота 08:30 (Сидней)

Элизабет захлопнула крышку своего мобильного телефона, борясь с желанием запустить его через весь зал ожидания, только не хотелось в кого-нибудь попасть. Добро пожаловать в Майами — берегитесь летающих телефонов! Теперь она поняла, почему до последнего времени у нее никогда не было мобильного — что толку в нем, если, кому ни позвонишь, абонент недоступен?

Вчера вечером она вылетела из кабинета Кэтрин, трясясь от холодной ярости, и позвонила Шарлотте, но у той была включена голосовая почта. Уже гораздо позднее, когда урок у Элизабет закончился, она обнаружила ответное сообщение подруги: «Ну слава те Господи, давным-давно пора было пошевелить задницей и позвонить Уильяму». Шарлотта продиктовала телефон Ричарда и потом продолжила: «По-моему, ты права, Ричард не в курсе; он звонил несколько дней назад и ничего такого не сказал, а уж посплетничать он любит. Не волнуйся, от меня он ни о чем не узнает».

К тому времени было уже почти десять вечера, а в Нью-Йорке на три часа больше, но все равно Элизабет рискнула позвонить, рассудив, что у Ричарда вечер только начинается. И снова услышала четыре одиноких гудка, а за ними — приглашение оставить сообщение. Оставила сообщение и направилась домой укладывать чемодан, ощущая, как внутри все сжалось от отчаяния и угрызений совести — ну зачем было ждать так долго?

Утром она опять звонила Ричарду, и опять он не ответил, хотя она не выключала свой телефон до последнего. О том, насколько дешевенькая железка способна повредить навигационные и информационные системы авиалайнера, Элизабет предпочитала не думать, особенно перед взлетом, но послушно отключила сотовый по просьбе стюардессы. Через пять с половиной беспокойных часов она снова набросилась на телефон и наконец-то обнаружила сообщение.

«Лиззи, рад тебя слышать! — Это был радушный голос Ричарда. — Извини, что раньше не позвонил. Телефон мой был в кармане пиджака, а пиджак был… довольно далеко от меня, когда ты вчера ночью звонила. И почти все утро тоже. В любом случае, не сомневаюсь, ты наверняка знаешь, что Уилл остановился в отеле «Парк Хайатт». Но тебе, наверное, нужно имя, под которым он там зарегистрирован. Последнее время Соня пользовалась именем Эдмунд Форлини».

Ну конечно. Второе имя Уильяма — имя его отца — и девичья фамилия его матери. Как же сама она не додумалась? Хорошо хоть Ричард, кажется, поверил ее оправданиям, что до сих пор Уильям звонил сам и ей не нужны были его координаты. Повод настолько хилый, что ей самой было неприятно, но, может быть, Уильям избежит все-таки допроса, когда приедет домой.

Ричард продолжал: «Понятия не имею, который час и даже какой день недели сейчас в Австралии — черт побери, не знаю точно даже, какой день у нас, — но он должен скоро выезжать, потому что завтра вечером его ждут дома. Ты, наверное, знаешь лучше меня. В любом случае, надеюсь, ты получила информацию вовремя. Жаль, что ты не можешь к нам приехать на День Благодарения, но на Новый год увидимся, если не раньше».

Еще два звонка — один, чтобы узнать телефон «Парк Хайатт», другой — в отель, и она стояла в зале прилета, охваченная отчаянием. «Мистер Форлини» выписался из отеля буквально полчаса назад и уехал в аэропорт. По сведениям, полученным вчера в интернете, следующие двадцать четыре часа он будет на пути в Нью-Йорк.

Она неподвижно глядела на телефон, зажатый в ладони, опять борясь с искушением швырнуть его обо что-нибудь твердое ради одной жестокой радости видеть, как он разлетится на десятки металлических деталек. Но не телефон был виноват в том, что она не сумела дозвониться до Уильяма. Виноват был только один человек, и она видела бледное, измученное лицо преступника меньше часа назад в зеркале туалета на борту самолета.

Элизабет сунула телефон в сумочку и кинула на плечо рюкзак, ойкнув от тяжести. Потом, рассеянно выслушав объявление на английском и испанском языках, подошла к табло информации поискать рейс, которым летели Гардинеры из Балтимора. Конечно же, их рейс ожидался в другом крыле. Хотя спешить было нечего, посадка только через час. Вдруг она почувствовала голод: вот и способ провести время — еда на борту не стоила доброго слова. Вздохнув, Элизабет отвернулась от мониторов и смешалась с людским водоворотом в зале прилета.

divider

Вечер пятницы (Барбадос)

Не такая уж свежая мысль, но Элизабет постоянно в мыслях повторяла одно, стоя на балконе и глядя в тропическую ночь: Это рай. Картинки она видела и раньше, но не была готова к неистовой красоте пейзажа, лежавшего перед ней.

Зачарованная, она оперлась на белые железные перила. Сад внизу представлял собой буйные заросли с искусно размещенными фонарями, от которых свет и тени становились глубже. Было слишком темно, чтобы отличить виды растений, но воздух благоухал ими — густой запах плодородной земли и живой зелени, перемешанный со сладким ароматом имбиря и красного жасмина «франжипани».

За пределами сада теснились пальмы, кривыми стволами тянувшиеся к небу, усыпанному звездами. А за деревьями лежало Карибское море, и на безмятежной его поверхности мерцал лунный свет. Она прислушалась, пытаясь различить шорох прибоя, но его заглушал веселый хор древесных лягушек, заливавшихся в саду. Красота была неправдоподобная, как будто все киношные шаблоны о тропической ночи собрали в одном месте — и все это было настоящее.

Лицо ласкал легкий ветерок, и ей вспомнились слова из ее новой песни: «С тобой ветер был, как шелк на коже». На Карибах воздух был мягче, может, его молекулы были медленнее и круглее, и ощущение оставалось, как от прикосновения невидимого возлюбленного. Возлюбленный. Только его здесь не хватает. Она рассеянно тронула цепочку у себя на шее.

— Лиззи?

Элизабет повернулась и увидела на пороге комнаты тетушку.

— Заходи, — улыбнулась она.

Мэдлин Гардинер вышла к ней на балкон.

— Представляешь, твой дядя уже лег! Но ему же завтра рано вставать, с утра заседание управляющего комитета конференции, пусть уж лучше спит.

— Я тут любовалась видом, — тихо сказала Элизабет.

— Изумительно, правда?

— Невероятно. Не знаю, как вас благодарить, что пригласили меня.

Великолепен здесь был не только пейзаж. Элизабет никогда не приходилось жить в такой роскошной комнате. Она обошла номер, с трепетом разглядывая все мелочи — от тяжелых драпировок позади кровати до туалетного столика, имитации антиквариата, а потом зашла в чересчур роскошную ванную и на просторный балкон. Ей пришло в голову, что Уильям привык к такому великолепию, по существу, принимал как должное. Почему-то с грустью ей вдруг подумалось о том, что он никогда не знал, как может радовать нежданная роскошь. А с другой стороны, зато он никогда также и не знал, что за счастье жить на пятом этаже без лифта, где из окон дует, а батареи едва теплые.

— Я знала, что здесь красиво, — сказала тетя Мэдлин, — но пока что это превосходит мои ожидания. Завтра нам придется обойти всю округу, прежде чем мы отправимся в поездку.

Элизабет улыбнулась.

— Какие планы у генерала Гардинер?

Мэдлин хотела нахмуриться, но нехотя улыбнулась.

— Нет ничего хуже языкастой племянницы, но я знала, на что иду, когда приглашала тебя. Я думала поехать вдоль побережья до Крайстчерч-Пэриш. Предупреждаю, я собираюсь осмотреть все большие дома на острове, даже если это мне будет стоить жизни.

Элизабет фыркнула.

— Кажется, у меня появится возможность сжечь лишние калории от всего мороженого, которое я съела за последнее время.

— Уж я тебя погоняю, со мной ты будешь в форме. Потом, чтобы ты не считала меня такой безжалостной, в воскресенье утром мы сходим в спа. А на день воскресенья варианты разные, что тебя больше заинтересует.

— Что бы ты ни решила — все хорошо, — ответила Элизабет, но слушала невнимательно. На дорожке внизу стояла парочка, крепко держась за руки и вдыхая аромат цветов. Потом они обнялись, как будто их качнуло ветром друг к другу.

— Лиззи, все в порядке?

Элизабет кивнула, не решаясь заговорить.

— Нет, в самом деле, — твердо сказала Мэдлин. — Ты сегодня, похоже, была сама не своя.

— Извини. — Элизабет широко улыбнулась. — Дорога была долгая, но утром я буду бодра и готова к путешествию, обещаю.

Мэдлин покачала головой.

— По-моему, проблема не в этом. Ты выглядишь рассеянной и нервозной. Это из-за работы? Беспокоишься из-за перемен?

Элизабет почти ухватилась за этот предлог. Ей пришлось отменить два занятия и передвинуть несколько уроков вокала, чтобы уехать на праздники. Но это оказалось не так трудно. По причинам, известным только руководству, на праздничную неделю приходился только один учебный день, и большинство ее коллег тоже отменили занятия в понедельник. Кроме того, все это было запланировано еще в октябре, поскольку тогда она предполагала провести эти дни в Нью-Йорке.

— Дело не в этом, — медленно сказала она. — Я все время думаю об Уильяме.

— Я так и знала, что дело в нем, — сказала Мэдлин, положив руку на плечо Элизабет. — Хочешь об этом поговорить?

— Все нормально, правда. Ты, наверное, устала, можно поговорить и завтра.

— Я ничуть не устала, — бодро сказала Мэдлин. — Кроме того, уже сто лет, как мы не говорили по душам.

Немного подумав, Элизабет решила, что мысль хорошая. Они с Мэдлин пошли в гостиную номера, где еще были две спальни, и вместе уселись на диван.

— Ты уже знаешь, что недели две назад мы серьезно поссорились, так ведь? Думаю, Джейн тебе рассказала.

Мэдлин кивнула.

— Она говорила, что после этого он уехал из города, и что эта ссора была для тебя очень сильным ударом.

— Я ему сказала, что мне нужно время подумать, и взяла с него слово, что он не будет мне звонить. А потом… не знаю, как объяснить. Я будто зарылась в нору и пыталась спрятаться от всего и от всех. Всего лишь дня два назад я смогла начать рассуждать конструктивно. Последние две недели я упиралась и не хотела смотреть на ситуацию с его точки зрения.

Мэдлин усмехнулась:

— Узнаю нашу Лиззи.

— Да, знаю. Не очень-то я люблю признаваться, что неправа… но и он тоже. Хотя он уже признал свои ошибки — ну, то есть некоторые из них. Из Австралии он прислал мне письмо. Чудесное письмо, хотя за некоторые моменты мне хотелось хорошенько треснуть его дубиной промеж глаз.

— Только за некоторые? — Глаза Мэдлин весело заиграли. — Он, похоже, сдержанный человек. А что ты сделала, когда получила письмо?

— Я читала и перечитывала его и не знала, что делать. Он поступил неправильно — ну, то есть совсем, совсем неправильно — и то, что у него были добрые намерения, его не извиняет. Так что пару дней я все думала и думала об этом. Наконец поняла, что все-таки надо позвонить ему, потому что только так мы можем все решить.

Потом Элизабет рассказала, как пыталась дозвониться до Уильяма.

— Я ужасно расстраиваюсь, — заключила она, — ведь если бы я начала искать его хотя бы на несколько часов раньше, то нашла бы.

— И теперь тебя убивает неопределенность.

— Но я же сама виновата. Главное то, что, если только у него не изменилось отношение ко мне, он уже много дней ждет от меня ответа. А раз я не звонила, он, конечно, думает, что я все еще сержусь на него. И… — Элизабет вздохнула. — Это значит, что я причинила ему много боли, и эта боль будет только множиться, пока я с ним не поговорю.

— Но когда ты ему говорила, чтобы он не звонил тебе, то должна была понимать, насколько сурово это решение.

Элизабет закрыла глаза и вновь увидела его искаженное страданием лицо, когда он уходил. Когда открыла глаза снова, на ресницах были слезы.

— Понимала, но тогда я просто не сумела поступить по-другому. — Это Диана помогла ей более ясно взглянуть на вещи, но тетка ничего не знала ни про Майкла, ни про сеансы психотерапии, и Элизабет решила, что пусть и не знает. — Может быть, нам какое-то время и правда надо было побыть вдали друг от друга. Только не так долго. И с каждым часом становится все дольше.

— Не волнуйся, я уверена, очень скоро вы свяжетесь. Лиззи, что это такое у тебя на шее? — внезапно спросила Мэдлин. — Ты все теребишь цепочку, никак не можешь перестать.

Элизабет вытянула из-под блузки изумрудный кулон.

— Это он мне подарил… на день рождения.

Мэдлин поднесла кулон поближе к глазам, чтобы лучше разглядеть.

— Прелесть.

— Пока мы ехали сюда, я его держала в сумочке, цепочка слишком длинная, а я слышала, что в толпе, бывает, драгоценности срывают прямо с шеи. Знаю, когда уезжаешь, дорогие украшения надо оставлять дома, но… — Она тихо вздохнула.

— Понимаю, — сказала Мэдлин, отпустив кулон и погладив Элизабет по плечу. — Когда будем выезжать на экскурсии по острову, может быть, стоит оставлять его в сейфе отеля, но по вечерам, конечно, можно надевать.

Слабая улыбка Элизабет быстро увяла, когда она вспомнила, как Уильям отказался взять украшение обратно. Он сказал тогда: «Кулон твой и останется здесь, с тобой… так же, как и моё сердце». Она качала изумрудное сердечко на ладони и разглядывала его, покусывая губы.

Голос Мэдлин вывел ее из задумчивости.

— Он знает, что ты здесь проводишь праздники?

— Сегодня днем, перед тем как встретить вас с самолета, я оставила ему сообщение на мобильный. Он не получит его, пока не прилетит обратно в Штаты, возможно, завтра в течение дня. Я сказала ему, как называется наш отель.

— Тогда, без сомнения, он завтра позвонит. Должно быть, ему так же не терпится поговорить, как и тебе.

— И по этому поводу у меня будет к тебе просьба, — медленно сказала Элизабет. — Когда мы с Уильямом наконец-то выйдем на связь… — Она запнулась, потащила из-за спины диванную подушку и положила себе на колени. — Чтобы обо всем поговорить и все обсудить, нам мало будет одного телефонного звонка. И даже двух… и вообще, это не телефонный разговор. Нам нужно быть вместе, рядом.

— Иногда бывает легче говорить искренне, когда любимый человек рядом, — сказала Мэдлин мягко и сочувственно.

— Вот именно. — Элизабет повернулась к тетке, обхватив подушку. — Он так и хотел, когда неприятности только начались, но я тогда не была готова к этому и заупрямилась.

— Я никогда не сомневалась, что, если ты влюбишься, то легких путей искать не будешь, — поддразнила Мэдлин.

Элизабет засмеялась.

— Да уж, ты меня хорошо знаешь. Хотя на самом деле мне не хотелось бы, чтобы ты думала, что мы с ним постоянно ссоримся. Вовсе нет. Наоборот, я даже удивляюсь, насколько хорошо мы с ним подходим друг другу. Но если что-то идет плохо, то уж совсем, совсем плохо.

— Может потребоваться время, чтобы двое научились понимать друг друга, но, если вы оба хотите этого, я уверена, вы сможете. Для начала вам, видимо, нужно научиться слушать.

— Думаю, да, — печально улыбнулась Элизабет. — Он склонен считать, что знает ответы на все вопросы. А я… сначала ядерный взрыв, а вопросы потом — такая у меня всегда стратегия.

— Но сейчас ты готова слушать?

Элизабет кивнула.

— Надеюсь, что он тоже. Вот только я собираюсь пробыть здесь до воскресенья, а он всю неделю будет в Нью-Йорке. Не хочется ждать так долго, чтобы обо всем поговорить, но, как я уже сказала, это не телефонный разговор.

— И помимо этого, тебе его не хватает и ты хочешь его видеть. — Мэдлин покрутила свое обручальное кольцо и подняла брови. — Послушай, но ведь у него же здесь есть дом, почему бы тебе не пригласить его сюда на несколько дней?

— Его бабушка никогда ему этого не позволит.

— А-а, она твердо придерживается традиций относительно встречи праздников в семье, да? — улыбнулась Мэдлин. — Моя мама была такой же. Каждый год на День Благодарения и на Рождество они с твоей бабушкой боролись за право принимать у себя Эдварда с детьми… и меня, хотя иногда мне казалось, что если я обеспечу их присутствие, то сама могу и прогулять.

— В каком-то смысле да, но дело еще и в том, что миссис Дарси меня не одобряет. — А если Кэтрин де Бург выполнит свою угрозу, дело будет только хуже.

Мэдлин нахмурилась.

— Вот как? Значит, она плохо тебя знает. Может, тебе стоит отправиться в Нью-Йорк и завоевать ее расположение.

Элизабет провела пальцем по шелковой отделке подушки.

— Вообще-то, я так и собиралась сделать. Не из-за миссис Дарси, а просто чтобы увидеться с Уильямом. — Она наморщила нос. — Но ты же пригласила меня сюда составить тебе компанию, и…

— Даже доли секунды об этом не волнуйся, — сказала Мэдлин тоном человека, привыкшего повелевать. Она смахнула прядь волос с лица. — Я прекрасно проведу время и одна. Ты это знаешь.

— А я никуда не поеду, пока не поговорю с ним, значит, пробуду здесь еще дня два, возможно, пока конференция у дяди Эдварда не закончится, а потом ты можешь таскать его за собой по всему острову.

— Я уже сказала, за меня не беспокойся. Забронировать тебе номер в гостинице? Мы с Эдвардом почти всегда останавливаемся в одном чудесном маленьком отеле, и я уверена…

— Спасибо, но с этим уже решено. Я вчера звонила своей подружке Салли, спрашивала, не пустит ли она меня к себе, если я соберусь приехать. Она сказала, что диван в гостиной за мной. — Элизабет не могла себе представить, как говорит с Уильямом в элегантной библиотеке таунхауса Дарси при закулисной поддержке миссис Рейнольдс и явном противодействии миссис Дарси.

— А что же тебе там надеть? Купальники и шорты не очень подходят для Манхэттена в это время года.

— Я взяла с собой кое-что из теплой одежды на всякий случай, вот почему у меня такой тяжелый чемодан. — Труднее всего будет купить на праздничной неделе билет на самолет, но, по крайней мере, за то время, пока она работала в консерватории, она успела скопить достаточно денег, чтобы позволить себе дорогой билет. И это все равно деньги Уильяма, так что только правильно будет их потратить на поездку к нему.

— Ну, дорогая, если мы с Эдвардом чем-нибудь можем помочь, только скажи, и мы все сделаем — хотя, похоже, у тебя уже все под контролем.

— >Спасибо, тетя Мэдди. А ты не думаешь, что это глупо, вот так срываться в Нью-Йорк?

— Нисколько. По крайней мере, если он так много значит для тебя, как мне кажется.

Элизабет медленно кивнула, обнимая подушку.

— Очень много, — тихо сказала она.

— И знаешь еще что, — хитро улыбнулась Мэдлин, — есть еще одна хорошая причина сделать это не по телефону.

— Какая?

— Ссориться со своим мужчиной, может быть, не так уж и весело, но зато мириться — очень приятно.

Элизабет улыбнулась подушке, и лицо ее вдруг потеплело. Эта мысль не раз приходила в голову ей самой.

— По-моему, у меня начинается приступ артрита в левой руке, — проговорила Мэдлин, морщась и массируя большой палец руки. — Справиться с сединой — не проблема, плохо, что с другими признаками старения не так все просто.

Элизабет глядела на теткины руки. Они были скорее сильными, чем изящными, квадратные ногти коротко аккуратно подстрижены. Умелые руки, принадлежащие серьезной женщине, годами бывшей опорой семьи. Она потянулась и обняла тетку.

— Спасибо тебе, — прошептала она. — Большое спасибо.

divider

Первый час ночи, суббота/утро воскресенья (Нью-Йорк)

Уильям, морщась, открыл глаза. Он ведь, кажется, летал? И не в самолете. Мгновение назад он медленно пикировал к земле, наслаждаясь свободой чистого синего неба, бесконечного, куда ни кинь взгляд.

А сейчас? Он потер глаза и снова их открыл, и перед ними плавно материализовалась его спальня. Чемодан стоял рядом с кроватью по стойке смирно, и он почти услышал, как в голове что-то мягко щелкнуло, по мере того, как к нему возвращалось осознание реальности.

Перелет в Нью-Йорк был долгим и тяжелым, даже в относительном комфорте первого класса. Прошло 26 часов с той минуты, как он выехал из сиднейского отеля, и до того, как он ступил на винтовую лестницу своего дома, и за все это время он спал всего час или два. Наконец оказавшись дома, он втащил чемодан наверх, гордо отказавшись от помощи Аллена и даже не воспользовавшись лифтом, и рухнул на постель, дрожа от усталости. Он собирался только немного отдохнуть и распаковать чемодан, но стоило глянуть на часы, чтобы убедиться — прошло пять часов, а не пять минут.

Он поднялся, зевая и потягиваясь, и поморщился от неприятного ощущения в затекшей спине. Надо бы поспать подольше, и намного, но есть хотелось нестерпимо. И еще больше, чем есть, хотелось принять душ. В Сан-Франциско в комнате отдыха для первого класса был душ, но после этого пришлось долго ждать вылета в душном, нагретом салоне самолета, направлявшегося в Нью-Йорк.

Уильяму не хотелось выходить из-под душа — по коже так мягко стекали ручейки воды, и мощные струи массировали мышцы спины, давая блаженное расслабление. От сухого воздуха в салоне самолета заложило нос, и сейчас влажный пар только радовал его. В запотевших стенах душевой кабинки можно было бы остаться до утра, но желудок уже просто сводило от голода.

Надев теплый халат поверх трусов и майки, он прокрался вниз; босым ногам было холодно на мраморных ступеньках. Без сомнения, все спали — в доме царило безмолвие, и лишь немногие горевшие лампы отбрасывали крошечные пятна света. Ему часто случалось в ночное время ходить по дому, и обычно ему доставлял удовольствие окружающий его сонный покой, как будто сам дом тихо похрапывал в подушку. Но сегодня ему было грустно от тишины — не хотелось быть одному.

Он чувствовал себя виноватым оттого, что вечером успел только поздороваться и поцеловать бабушку и Джорджи. Он собирался с ними посидеть, когда распакует чемодан, но вместо этого попал в плен сна и пробыл там несколько часов. К счастью, завтра утром будет много времени, чтобы искупить эту вину, когда он пойдет с ними в церковь, а потом вместе с семьей сядет за традиционный воскресный обед.

Дойдя до кухни, Уильям пожалел, что оставил шлепанцы в спальне, но и не подумал за ними вернуться. Дразнящий яблочно-пряный аромат владений миссис Рейнольдс только усилил чувство голода. Он включил свет и увидел на столе большую тарелку, накрытую чуть влажной салфеткой. Рядом был свернутый конусом листок бумаги, и на нем написано его имя.

Уильям,

Я подумала, что раз уж ты не поужинал, может, ночью проснешься и захочешь есть, вот и оставила тебе эти сэндвичи. В холодильнике еще есть кастрюля супа — две минуты в микроволновке на полную мощность, и он будет горячий и вкусный. А в буфете найдешь яблочный пирог, съешь кусок со стаканом молока, тебе понравится. Если тебе еще что-то будет нужно, просто позвони наверх, даже если поздно.

Так хорошо, что ты дома. Мы по тебе очень скучали.

Миссис Рейнольдс, как всегда, предупредила все его желания. Он улыбнулся, когда прочитал про молоко. Она думает, я такой беспомощный, что даже не знаю, чем можно запить еду. Но, может, она не так уж ошибается.

Он с аппетитом ел, ощущая на душе мир и покой. В последнее время ему редко бывало так спокойно, но, может быть, сейчас он просто слишком утомлен и голоден, чтобы о чем-то думать. Вскоре сэндвичи исчезли, супница почти опустела, и вилка звякнула о пустую тарелку, где раньше был изрядный кусок пирога, а рядом стоял чуть недопитый стакан молока.

Он почти домыл за собой посуду и только тогда подумал, что раньше никогда не делал подобную домашнюю работу под этой крышей. Миссис Рейнольдс в обморок упадет, когда утром спустится вниз и увидит чистые тарелки. А Элизабет обязательно поддразнила бы его, но, подумалось ему, она наверняка гордилась бы таким доказательством своего влияния.

Если только это ее вообще еще интересует. Он перестал улыбаться, снова ощутив знакомую тяжесть в теле и на душе. Со вздохом он медленно поплелся из кухни наверх, задержавшись на втором этаже, чтобы проверить, в каком состоянии его кабинет — так он сам сказал себе. Если вдруг там его ждет сообщение Элизабет — тем лучше.

Ему не удалось дозвониться до нее в Сан-Франциско. В субботу утром самолет сел слишком рано, чтобы звонить, но как только стало можно, он набрал номер ее квартиры. Там работал автоответчик. Он позвонил ей на мобильный — безуспешно. Поразмыслив, он оставил сообщения на оба телефона. Внезапный звонок — не так уж плохо, у нее не будет времени спрятаться от него, но ведь возможно, что она ожидает обещанного звонка по его возвращении из Австралии. Из гордости она, должно быть, ждет, чтобы он сделал первый шаг. А что касается его — у него самого гордости уже почти не осталось.

Кабинет казался до странности необитаемым, как музейная экспозиция за бархатными шнурами. Он включил лампу и оглядел комнату. Ничего не изменилось, мебель блестела — миссис Рейнольдс не допустила бы нигде ни пылинки, хотя за последние три месяца сюда почти никто не заходил.

Он бесцельно бродил по кабинету, ища успокоения в знакомых предметах, проводя пальцами по гладкой полированной поверхности стола для переговоров, изучая карты на стенах, лениво крутя старинный глобус. Странно, но он почувствовал себя посторонним, как будто все это принадлежало чужому человеку, — но тут же поторопился уверить себя, что ощущение это временное. Теперь он дома, и все должно наладиться.

Дом. Всю свою жизнь, или сколько он себя помнил, это был его дом, основа его жизни. Дела постоянно уносили его прочь, но он всегда возвращался, а дом всегда ждал, наполненный отзвуками прошлого и связанный узами настоящего. Все, что было дорого ему в жизни, всегда жило под этой крышей.

Но теперь все изменилось. Вдруг он понял, почему собственный кабинет кажется ему чужим, почему пустота в доме давит на него, а не успокаивает. Если избитая фраза справедлива, и дом там, где твое сердце, то он сейчас за тысячи миль отсюда. Дом может быть человеком, а не только местом — эта мысль была новой и принесла с собой целый шквал других неожиданных выводов. Последние два месяца он делал все, чтобы ввести Элизабет в свой мир, а вместо этого им следовало вместе создавать новый мир — общий, их собственный.

Его семья и родовое гнездо — он горько улыбнулся такому высокопарному выражению — должны быть частью этого мира, конечно же. Но и ее — тоже, и он не переставал теперь об этом думать. Возможно, именно это она и пыталась ему сказать, когда прогнала его. Он потер лоб, будто отгоняя какие-то другие мысли, освобождая место для этого озарения.

Пресс-папье у него на столе было абсолютно чисто, не было наклеено никаких розовеньких памятных записок. Поджав губы, он отправился в Сонин кабинет, подтягивая пояс халата.

На ее телефонном аппарате лениво мигал индикатор сообщений, как будто уже устал от повторений. Сердце у него стукнуло один раз — так громко, что весь дом можно было разбудить, — а потом остановилось. Он возблагодарил небеса за то, что сообщения можно прослушивать с помощью одной лишь кнопки — никаких меню, никаких технических штучек, никаких паролей. Он осторожно нажал кнопку воспроизведения и застыл, как вкопанный, услышав ее голос.

— Соня? Это Элизабет Беннет. Автоответчик говорит, что офис закрыт, но если ты это услышишь, позвони мне, пожалуйста. У меня важное дело, и я надеюсь, ты можешь помочь. Сейчас утро четверга, я почти весь день буду у себя на работе. Телефон…

Он нажал «стоп», перемотал пленку и снова прослушал ее сообщение. В первый раз он едва понял смысл ее слов, поглощенный самим звуком ее голоса. На этот раз он был внимательнее. У нее дело к Соне… что это значит? Может, она хотела узнать его телефон. А может, просто хотела узнать телефон бутика в Виллидж. В конце концов, она же ничего о нем не сказала. Нет, не может быть, она же говорила, что дело важное. Он чуть было снова не нажал на перемотку, но тут зазвучало следующее сообщение.

— Это опять Элизабет Беннет, Соня, звоню в пятницу утром. Я только что пыталась дозвониться до Уильяма в Сиднее, но он уже выехал из отеля. Пожалуйста, скажи ему, что я оставила ему сообщение на мобильный. Спасибо.

Мобильный! Он вылетел из Сониного кабинета и понесся наверх, перескакивая через две ступеньки. Оказавшись у себя в спальне, он схватил чемодан и швырнул его на постель — тот грохнулся с таким шумом, что задрожала вся кровать и отозвалось в полу. Он быстро отбросил аккуратно сложенную одежду, небрежно свалив её рядом, и наконец добрался до самого дна, где был уложен телефон. По крайней мере, больше не нужно наклеивать бумажку с паролем. Но теперь проблема была в другом — аккумулятор разрядился.

Уильям закатил глаза и громко вздохнул. Следовало ожидать, что телефон попытается подложить ему очередную свинью. Вылетая из Сан-Франциско, он забыл зарядить его и не взял зарядное устройство, а в Лос-Анджелесе почти разрядил. Это было не важно до этой минуты — в Австралии телефон не был нужен — дорогая железка, весившая, как листок бумаги и несовместимая с австралийским стандартом мобильной связи.

Уже не в первый раз он забывал зарядное устройство. Обычно он не был рассеянным, но подозревал, что в этом случае причина была в его скрытой агрессии к мобильным телефонам и другим техническим средствам этого рода. Даже если он брал с собой зарядное устройство, часто забывал его в отеле. Соня уже давно привыкла держать под рукой запасное… и сейчас это его спасет.

Он снова кинулся вниз, еле касаясь ногами ледяных ступеней, и влетел в Сонин кабинет. В третьем по счету ящике, который он рванул, он обнаружил заветный проводок и потянулся через стол включить зарядку. Когда телефон включился и на дисплее высветилось приветствие, он облегченно выдохнул. Там были несколько новых голосовых сообщений, но он торопливо пропустил их, слушая каждое только по две секунды, пока не нашел то самое, единственно важное.

— Привет, Уильям. Это Элизабет. Извини, что мои сообщения на офисный телефон были такие неопределенные, но я не знала, кто еще может их услышать, а я не хотела говорить ничего, что поставило бы тебя в неловкое положение. Я звоню, потому что нам нужно поговорить. Я… я много думала, и… я теперь по-другому смотрю на вещи. Я знаю, я… Господи, так нелепо все это говорить в голосовую почту, так что… позвони мне, пожалуйста. Я сейчас уезжаю на Барбадос, все-таки собралась в эту поездку с дядей и тетей. Мы остановимся в отеле «Ройял Палм Резорт», ты найдешь меня там. Я… надеюсь, ты скоро позвонишь.

Уильям бессильно оперся о стол, чувствуя невероятную слабость от облегчения. Она позвонила, она хочет поговорить. Этого достаточно — пока что. Но по мере того, как он снова прослушивал ее сообщение, вбирая в себя ее слова, его представления о том, чего ему «достаточно», изменились. Она хочет поговорить, но ничего не сказала о примирении. Что, если это «по-другому смотрю на вещи» значит лишь то, что она больше не хочет быть с ним? Он взглянул на Сонины настольные часы, гадая, разбудят ли ее телефонистки в отеле, если позвонить среди ночи.

— Уильям?

Он вздрогнул, уронил телефон на стол и, повернувшись, увидел стоявшую рядом бабушку.

— Ба. Ты меня напугала.

Роуз Дарси в белом бархатном халате выглядела царственно, как всегда, и серьезно разглядывала его.

— Ты, похоже, глубоко задумался.

— Почему ты не спишь так поздно?

— Боюсь, что сегодня мне не уснуть, — сказала Роуз и вздохнула. — Если учесть, как ты носишься вверх-вниз по лестнице.

— Извини, не хотел тебя беспокоить.

Роуз покачала головой и постаралась улыбнуться.

— Это не из-за тебя. Я все равно не спала. Более того, мне отрадно слышать тебя, ведь это значит, что ты снова под нашей крышей. Когда тебя нет, мы скучаем.

— Спасибо, Ба. — В устах его бабушки это признание было равносильно заверению в вечной любви. — Я тоже по тебе скучал. Прости, что я исчез сразу же, как зашел в дом. Я…

Роуз отмахнулась от его извинений.

— Ты измучился в дороге. Мы с Джорджианой поняли. Но я хотела кое-что с тобой обсудить. Меня обеспокоили некоторые слухи из Сан-Франциско.

Уильяма это и позабавило, и раздосадовало. С Роуз так бывало часто — если казалось, что она в самом благожелательном настроении, то можно было ожидать, что она неожиданно выпустит острые шипы.

— Какие еще слухи? — спросил он, позволив себе подпустить в интонацию предостерегающую нотку.

— На этой неделе мне два раза звонила Кэтрин де Бург. Не скрою, меня это встревожило, и мне кажется, нам следует поговорить.

— Сейчас?

— Я понимаю, что уже поздно, но мы все равно не спим и сейчас мы одни, чего может не случиться завтра. Может, пройдем в гостиную и присядем?

Формально это звучало как просьба, но Уильям знал, что выбора у него практически нет. Что бы там Кэтрин ни сказала, хорошего ждать нечего.

— Ладно, Ба, — сказал он, выходя вслед за ней из Сониного кабинета в слабо освещенный коридор. — Давай поговорим.

 

Рояль