Нежданная песня

Глава 50

 

Перейти к Части 2

Большое спасибо Клэр, моему консультанту по Австралии, а также Мэри, чья поездка пришлась так вовремя и кстати!

Из-за сложностей, связанных с тем, что повествование происходит одновременно в разных часовых поясах, я решила указать в каждой сцене день и приблизительное время суток — для Сиднея и для Сан-Франциско. Когда мы присоединяемся к Уильяму в начале этой главы, для него только начался шестой день пребывания в Сиднее. Он прибыл сюда в прошлый четверг, рано утром, проведя всю ночь на борту самолета, вылетевшего из Лос-Анджелеса и пересекшего Международную линию смены дат.

Ах да, и, раз меня спрашивали — когда эта глава начинается, до Дня Благодарения остается еще десять дней.

divider

Часть 1

Вторник, на рассвете (Сидней) / Понедельник, около полудня (Сан-Франциско)

Park Hyatt and Sydney Harbour early in the morningУильям облокотился на перила балкона. Косые лучи низкого утреннего солнца ласкали его лицо, как невидимые теплые пальцы. Солнечный свет придавал драгоценный блеск крошечным волнам зыби, порой подергивавшей безмятежную поверхность гавани под равномерное шуршание волн, мягко набегающих на усеянный камнями берег.

View of Sydney Opera HouseВ его номере было несколько балконов, но с этого открывался самый лучший вид: отсюда он мог любоваться Оперным Театром, доминирующим на фоне береговой линии Сиднея, как огромный белый корабль, чьи паруса в восторге развернулись, набрав ветер. Несколько мгновений он представлял себя кем-то вроде Бальбоа, или Понса де Леона, или даже адмирала лорда Нельсона, стоящим на восходе на мостике фрегата и впитывающим всеми чувствами хрупкую красоту зарождающегося дня. Как и они, он изучал незнакомый ландшафт, представший его глазам за тысячу миль от родного дома. Но в отличие от адмирала и испанских конкистадоров, Уильям покорял глубокий океан в одиночестве.

Sailing shipОн отхлебнул кофе, доставленный незадолго до этого вместе с остальными продуктами, составлявшими его нехитрый завтрак. Уильям не имел намерения в эту поездку переродиться в жаворонка, но и после пяти дней, прожитых в Австралии, разница в часовых поясах все еще крепко сжимала его в своих неумолимых тисках. В своей неспособности адаптироваться к местному времени он винил линию смены дат. «На 19 часов раньше, чем в Сан-Франциско» звучало почему-то гораздо хуже, чем «на 5 часов позже». Кто, скажите на милость, способен адаптироваться к 19-часовой разнице во времени?

Он уколол щетиной большой палец, когда рассеянно потер щеку, считая в уме. Вторник, семь утра. Это значит, что в Сан-Франциско сейчас полдень понедельника. Он запустил руку в растрепанные волосы, и сердце его громко заколотилось. Письмо уже должно было прийти. «Доставка гарантирована не позднее половины одиннадцатого утра в понедельник» — так сказал ему портье, когда он подошел к стойке с конвертом в руке, чтобы выяснить подробности работы международной службы Federal Express.

Теперь он уже сожалел, что потратил лишний день, чтобы написать еще один черновик, как будто это было школьное сочинение, а не отчаянная попытка достучаться до сердца любимой женщины. Чем скорее она его получит, тем скорее, возможно, начнет оттаивать и простит. Может быть, уже при следующем разговоре Соня порадует его новостью о том, что Элизабет, наконец, позвонила.

И сразу после этого Оперный Театр снимется с фундамента и на полном ходу скроется за горизонтом.

Уильям уже неоднократно пожалел о своем обещании не звонить Элизабет. Он дал слово и будет его держать, но цена подобной твердости оказалась для него почти невыносимой. Из-за собственного беспомощного состояния его снедали непрекращающиеся бессильные мучения, награждая бессонными ночами, натянутыми до предела нервами и крайне избирательным аппетитом, который всячески сопротивлялся любым попыткам наладить нормальное восстановление организма.

Кроме того, у него было слишком много свободного времени — времени, чтобы думать, анализировать и тревожиться. Большую часть поездки днем у него не было никаких дел, но до вчерашнего дня все вечера были заняты концертами. Нынче же, из-за краткого перерыва в выступлениях, он был полностью предоставлен самому себе. Принимавшие его представители Симфонического оркестра Сиднея были очень любезны и дружелюбны, предложили показать город и окрестности. Но он вежливо отказался, предпочтя — даже в нынешнем эмоционально истощенном состоянии — одиночество компании незнакомых людей.

Church Одним из немногих доступных ему средств успокоения являлись физические нагрузки, которым он и отдался со страстью, граничившей с одержимостью. Каждое утро у него начиналось с продолжительной пробежки вдоль гавани, после которой он не меньше часа проводил в тренажерном зале отеля. После этого, по установившемуся самому собой распорядку дня, принимал душ, переодевался и вновь выходил из отеля, на этот раз на прогулку. Длинную прогулку. К счастью, знакомиться с Сиднеем путем пеших прогулок оказалось настоящим наслаждением: город искрился жизнью и беззаботным теплом. Особенно Уильяма заинтересовал исторический квартал Скалы, в центре которого находился его отель. Он много часов провел, бродя по его улицам и впитывая отзвуки прошлого этого города.

После двух дней прогулок в одиночестве рядом с ним материализовалась призрачная Элизабет, которая шла с ним под руку с улыбкой, лучащейся целительным теплом. Сперва он сопротивлялся искушению отдаться своей фантазии, боясь, что это сделает реальность, в которой ее не было, еще более болезненной, но вскоре полностью отдался утешению, которое ему дарило ее воображаемое присутствие.

И все же она неизбежно исчезала на пороге ночи, когда была нужна ему больше всего. Как он ни пытался, лежа в темноте, призвать ее образ, ночами он оставался совершенно одинок, и ему оставалось лишь мечтать о ней, беспрестанно проигрывая в уме те несколько ночей, что они провели вместе. Поэтому часто в бесконечно тянущийся предрассветный час он выбирался из-под прохладной накрахмаленной простыни и проходил в залитую лунным светом гостиную, обращаясь за утешением к роялю. Музыка разрывала тишину ночи в попытке помочь ему обрести душевное равновесие — и часто эти попытки оказывались успешными, — но всё же каждое утро его невидимая ноша вновь наваливалась ему на плечи, неумолимая и удушающе реальная.

По крайней мере, концерты проходили пока что хорошо. На самом деле, даже лучше, чем просто «хорошо», — четыре вечера подряд его встречали залы, в которых негде яблоку было упасть, продолжительные овации, многократные требования выйти на бис и — если верить вечно запыхавшемуся румяному ассистенту музыкального директора — блестящие отзывы в прессе, полные дифирамбов его техническому мастерству и эмоциональной силе исполнения.

Ferry in Sydney harbour Через гавань скользил паром, перевозящий из дальних районов ранних пташек, работающих в центре. Его отражение в воде задрожало, встретившись с братом-близнецом, двигавшимся в обратном направлении. Он взглянул в небо и увидел пару пеликанов, с мощной грацией устремлявшихся к воде в поисках завтрака. Птицы, даже лодки — и те ходят парами. Все, кроме меня.

Его губы изогнулись в горькой улыбке, и он выпрямился. Пора было решать, как провести последний свободный день в Сиднее. Завтра он будет занят репетициями с оркестром, а с завтрашнего вечера начнется второй концертный блок. И после этого он полетит домой в Нью-Йорк на День Благодарения.

Он поморщился и сильнее сжал кофейную чашечку. У него не было возможности обсудить эту ситуацию с Элизабет, но он знал, что теперь она не захочет поехать на День Благодарения в Нью-Йорк. Да даже если каким-то чудом им и удастся помириться до праздников, его семейное гнездо было неподходящим местом для того, чтобы восстанавливать хрупкие, едва налаженные отношения, — под пристальными взглядами всего клана Дарси эта затея была обречена на провал.

Не придумав ничего лучшего, он позвонил бабушке из Лос-Анджелеса и сказал, что Элизабет была вынуждена отменить визит. Ба, казалось, удовлетворило туманное объяснение, которое он представил — некая неожиданно возникшая семейная проблема, — но остальные вслух выразили свой скепсис.

— Что, струсил? — весело спросил Ричард. — Боишься выводить бедняжку на арену, чтобы она стала закуской для львов? — По-видимому, он в последнюю неделю не общался с Шарлоттой.

— Разумеется, нет.

— Надеюсь, ты не задумал удрать куда-нибудь вместе с Элизабет на праздничный сексомарафон, оставив меня одного принимать на себя всю ярость Ба.

На самом деле, это было именно то, о чем мечтал Уильям, — во всяком случае, в части, которая касалась того, чтобы куда-нибудь удрать, хотя, к сожалению, он при этом окажется один и никаких марафонов ему не светит. Ему не хотелось даже думать о том, как он проведет праздники в Нью-Йорке, представляя себе, каким мог бы быть каждый день — и каким он был бы, если бы не его бездумное поведение. И все же, если бы он решился сбежать куда-нибудь в одиночку, проблем ему было бы не избежать. Он не мог бросить семью на День Благодарения, если только не хотел навлечь на себя гнев и остальных дорогих ему женщин.

Пытаясь найти компромисс, он вчера позвонил Ба, чтобы предложить всей семьей уехать на праздники на Барбадос. Дарси часто проводили там Пасху, но в этом году не сложилось — так почему бы вместо этого не съездить на День Благодарения?

— И кроме того, — продолжал он, демонстрируя несвойственную себе хитрость, — Джорджи говорит, что тебя замучил артрит. Солнце и тепло должны тебе помочь. — Он не был уверен в терапевтическом эффекте, который климат Барбадоса оказал бы на бабушкин артрит, но для его истерзанного сердца поездка в Пемберли стала бы исцеляющим бальзамом.

К сожалению, она отказалась даже рассматривать это предложение.

— Я уже пригласила гостей на ужин в День Благодарения, — сухо ответила она. — Мы не можем за несколько дней всё отменить и уехать из города, когда наши планы связаны с таким количеством других людей.

Не найдя, что возразить, Уильям оказался обречен провести праздник, преследуемый воспоминаниями и сожалениями. Если только Лиззи к тому времени не будет готова меня простить. А в этом случае… Он настоял на том, чтобы Соня изменила его маршрут — еще один раз! — таким образом, чтобы по дороге домой в него была включена длительная стоянка в Сан-Франциско. Возможно, Элизабет согласится с ним встретиться, когда он позвонит из аэропорта. В этом случае его самолет может отправляться дальше без него… и возможно, он все-таки пропустит нью-йоркское празднование Дня Благодарения.

pond in Royal Botanical Garden Уильям допил кофе и прошел с балкона в гостиную, где его ждал нетронутый завтрак. Он заставил себя отпить глоток апельсинового сока и прожевать кусок рогалика, прежде чем отправиться в спальню, чтобы переодеться для утренней пробежки.

jacaranda tree Сегодня он решил направиться в сторону Королевского Ботанического Сада, его любимого участка прибрежной зоны. Возможно, если после пробежки он задержится там, бродя между палисандровыми деревьями, щедро осыпанными лиловыми цветками, Элизабет присоединится к нему. И пока ее двойник будет скрашивать его одиночество, та Элизабет, что состоит из плоти и крови, возможно, уже будет читать его письмо. На губах его заиграла легкая полуулыбка, и он быстро прошел в спальню, на ходу сбрасывая халат.

divider

Вторник, после полудня (Сидней) / Понедельник, вечер (Сан-Франциско)

coastal scenery on the walk to Manly После полудня Уильям валялся на песке пляжа Мэнли-Бич, приподнявшись на локтях и разглядывая горизонт. Он зевнул по меньшей мере в третий раз за последние три минуты и усмехнулся сам себе, подумав, что он, пожалуй, перебрал с успокоительным эффектом физических упражнений. Сразу после утренней пробежки и занятий на тренажерах он отправился пешком от Спит-Бридж до Мэнли по десятикилометровому маршруту, богатому разнообразием рельефа и запоминающимися видами.

coastal scenery on the walk to Manly Он пришел в Мэнли — северный пригород Сиднея — разгоряченным и усталым после трехчасового похода по холмистой местности, но с ощущением, что победил себя. Глотнув воды из большой бутылки, которая была у него в рюкзаке, он прошел на пляж и нашел свободный участок песка, на котором расстелил полотенце. С этого момента он находился в состоянии довольной расслабленности, убаюкиваемый приглушенным шумом волн, обрушивающихся на берег.

Мимо него прошли две загорелые молодые женщины, представлявшие собой запоминающийся вид совсем другого свойства. Его глаза непроизвольно расширились, когда они расположились поблизости, чтобы поджариться на солнышке. Он был не из тех, кто открыто пожирает глазами женщин на пляже или где бы то ни было, но, будучи непривычен к загоранию топлесс, не сумел полностью подавить инстинктивную реакцию на выставленное на обозрение женское тело.

Manly Beach Одна из женщин — посмотрев на ее темные кудрявые волосы, он с болью в сердце вспомнил об Элизабет — села и начала рыться в пляжной сумке. Ее голова повернулась в его направлении, и она оглядела его с явным интересом; ее дерзкий взгляд проскользил по его лицу и голой груди, и затем опустился ниже. Уильям прочитал в ее улыбке приглашение к действию, но в волнении отвернулся и уставился на океан. Еще не хватало клеить женщину на пляже. Вообще-то, это именно то, что тебе нужно, возразило его тело. Физические упражнения другого сорта. Но не объятий незнакомки он так мучительно искал каждую ночь.

Он растянулся на полотенце, сложив руки за головой. Как всегда, шум океана успокаивал его, пробуждая к жизни воспоминания о безмятежных днях детства посреди первозданной красоты пляжа в Пемберли. Он закрыл глаза и вдохнул соленый запах моря, слегка тронутый легким ароматом кокосового масла. Дуновение ветра охладило его потное разгоряченное тело, и он потянулся, нежась в райской смеси теплого солнца и прохладного бриза.

Manly Beach — Похоже, тебе здесь хорошо.

Он приоткрыл один глаз. Рядом с ним лежала Элизабет, одетая в одни лишь трусики от бикини, ее гладкая кожа сияла на жарком солнце. Дремоту тут же как рукой сняло, и второй глаз присоединился к первому, чтобы насладиться зрелищем, которое тут же превратило всех остальных женщин на пляже в невидимок.

Он слабо улыбнулся в ответ на ее приветствие и перекатился на бок, с некоторым усилием переведя взгляд выше — на ее лицо.

— Ты получила мое письмо?

Она кивнула, поджав губы.

— Для любовного письма оно было не слишком-то романтичным.

— Ты так считаешь?

— Ну, ты же не думал завоевать мое сердце, страницу за страницей исписывая обоснованиями и доводами.

Он уставился на нее с тревогой в темных глазах.

— Но ведь в конце я сказал… Ох!

Какой-то миг Уильям даже не понимал, что это он, а не его воображаемая Элизабет, издал это неуместное восклицание. Он открыл глаза и потер грудь, не понимая, почему она болит. Затем увидел рядом с собой красный мячик для крикета и мальчишку, бегущего к нему, чтобы подобрать мяч.

— Прости, приятель, — крикнул парнишка, едва не полетев головой в песок от того, что резко остановился, и схватил мяч. — Джоуи подал его слишком высоко. — И, не ожидая ответа, убежал прочь.

Уильям с трудом сел и осмотрел себя. Никакой травмы он не получил, на груди осталось лишь круглое красное пятно, которое, скорее всего, скоро исчезнет, но сердце билось с такой частотой, что о продолжении сна можно было забыть. Он ничего не ел с самого утра и, хотя не испытывал голода, решил, что надо бы перекусить в одном из кафе рядом с пристанью.

Он потянулся за рубашкой и поморщился, дотронувшись до влажной от пота хлопчатобумажной ткани. Секунду поколебавшись, он сложил рубашку и запихнул в рюкзак. Лучше он купит футболку в сувенирной лавке. Даже забавно будет иметь в гардеробе предмет одежды, украшенный словом «Мэнли»*, хотя бы ради того, чтобы увидеть реакцию Ричарда.

Пока он смахивал полотенцем с ног песок и завязывал ботинки, его краткая фантазия или сон — он точно не знал, что это было, — вернулась к нему. Он облизнул губы, вспомнив восхитительно минималистский наряд Элизабет, хотя в реальности он бы сгорел от ревности, если бы она появилась в общественном месте так скудно одетой. Размышляя над этим парадоксом, он вспомнил и оставшуюся часть сна — она раскритиковала его письмо. На него нахлынула волна холодного ужаса, от которой участился пульс и свело живот. О боже, она совершенно права. О чем я только думал?

То, что началось, как прочувствованное признание в любви, закончилось педантичным перечислением доводов в защиту его поведения, хотя в тот момент он этого не осознавал. Он любил ее больше, чем кого-либо за всю свою жизнь, но оказался слишком гордым, чтобы растянуться у ее ног, умоляя любой ценой простить его и заключить в свои любящие объятия. Уильям уже думал о том, что письмо может не суметь смягчить ее гнев, но теперь он начал бояться, что еще сильнее все испортил.

Он на секунду закрыл лицо руками, потер лоб, а затем медленно поднялся на ноги. В его нынешнем взволнованном состоянии мысль о еде вызывала легкое подташнивание. Вздохнув, он поднял полотенце и рюкзак и побрёл к пристани Мэнли, откуда отправлялся паром. Его беззаботный день, очевидно, на этом закончился.

pelicans Он уже подходил к пристани, когда увидел двух пеликанов, стоявших рядышком на дорожке. Хотя эти крупные птицы часто встречаются на австралийском побережье, он подумал, что, возможно, это та самая пара, которую он видел сегодня утром над своим балконом.

— Спасибо за напоминание, — проворчал он. — Не то, чтобы я в нем нуждался.

divider

Поздний вечер понедельника (Сан-Франциско) / Вечер вторника (Сидней)

Элизабет открыла дверь в квартиру за несколько минут до полуночи и обнаружила гостиную пустой — только одна лампочка мерцала в углу. Джейн, конечно, была уже в постели — она решила в этот вечер остаться дома, сославшись на усталость, накопившуюся за выходные. Элизабет же после занятий переехала на другую сторону гавани, в Беркли, где вместе с Шарлоттой поужинала и сходила в кино. Воспользовавшись шансом высказать свою позицию в пятницу, Шарлотта больше не поднимала тему Уильяма, и они провели очень приятный вечер.

Bay Bridge at sunset Зевая, Элизабет на цыпочках прошла по коридору в свою спальню. После недели с лишним бессонных ночей сегодня она намеревалась хорошенько выспаться. На ее преподавании недосып не отразился — она всегда умудрялась найти в себе энергию, чтобы работать со студентами, — но в перерывах между занятиями ползала, как сонная муха. Сегодня она пошла даже на то, что заперлась в своем кабинете и поспала часок, сидя за столом.

Включив свет в спальне, она немедленно увидела на комоде большой конверт. Украшенный ярким логотипом FedEx, конверт, казалось, испускал импульсы срочности и безотлагательности. Она потянулась за письмом и с любопытством стала рассматривать этикетку, пока не увидела имя отправителя. Тут у нее перехватило дыхание и она, одним рывком распечатав картон, извлекла толстый конверт кремового цвета, на котором рукой Уильяма было выведено ее имя.

Дрожащими руками она открыла конверт и вынула из него несколько листков бумаги, с обеих сторон исписанных его мелким аккуратным почерком. Она прикусила губу и судорожно вздохнула, увидев два слова вверху на первой странице: «Элизабет, любимая!» Ее сердце стучало так громко, что, казалось, сейчас разбудит Джейн. Она опустилась на кровать и принялась читать:

Элизабет, любимая!

Не беспокойся, здесь не содержится повторения моего неудачного предложения руки и сердца, и это письмо не станет первой ласточкой в нескончаемом потоке писем и звонков от меня. Хотя я не понимаю, почему ты находишь это таким уж необходимым, но я все же готов предоставить тебе свободу во времени и пространстве, о которой ты меня просила. Хотя ты не запрещала мне писать тебе, и я чувствую себя вправе написать одно это письмо, я понимаю, что, если начну забрасывать тебя письмами, тем самым нарушу обещание, данное тебе перед отъездом из Сан-Франциско.

В свою очередь, и я хочу кое о чем попросить тебя взамен: чтобы ты прочитала это письмо и серьезно обдумала всё, что я в нем скажу. При нашем последнем разговоре я не очень хорошо объяснил свои мотивы, и хотел бы попробовать еще раз. Какими бы непростительными ты ни считала мои поступки, я заслуживаю шанса представить тебе более убедительную речь в свою защиту, прежде чем ты примешь окончательное решение касательно нашего будущего.

Ее губы сурово сжались. По-видимому, он до сих пор считал, что корнем проблем, возникших между ними, являлась ее неспособность понять его мотивы, и что если бы она поняла их, то простила бы его. Это было яркой демонстрацией той самой самоуверенности, которая, собственно, и породила все эти проблемы.

Для начала, позволь мне прояснить ситуацию, связанную с моим вкладом в оплату твоей работы. На ужине перед свадьбой Джейн и Чарльза я узнал, что у тебя назначено собеседование с Кэтрин де Бург. Я увидел здесь возможность воспользоваться связями моей семьи с Кэтрин, чтобы тебе помочь — и, поскольку я твердо вознамерился быть абсолютно честным, я признаюсь, что попутно надеялся завоевать твое расположение. Хотя мы тогда только-только познакомились, твои чары уже полностью покорили меня.

Перед отлетом домой я завтракал с Кэтрин и Энн, но, к сожалению, моя попытка помочь тебе обернулась крахом. К моему удивлению, Кэтрин с негодованием назвала это вмешательством в ее дела. Как и у большинства влиятельных людей, ее работа немыслима без сложной сети личных контактов и взаимных одолжений, и я предполагал, что она именно в таком ключе воспримет мою рекомендацию. Вероятно, я слишком явно выказал свое восхищение тобой и этим разозлил Кэтрин, которая упорно считает меня собственностью Энн.

Так что, скорее всего, это я виноват в том, что она с самого начала невзлюбила тебя — в ней говорила ревность и обида за дочь. Я рассказал тебе об этом во время нашего августовского пикника в парке Золотых Ворот, но со стыдом вынужден признать, что мне не хватило тогда смелости поведать тебе остальное.

Мое вмешательство в эту ситуацию возобновилось после нашей встречи на благотворительном концерте в Джуллиарде. Ты тогда упомянула, что тебе так и не позвонили из Консерватории после собеседования, а также говорила о том, что беспокоишься о Джейн и хотела бы жить рядом с ней. На следующий день я позвонил Кэтрин и узнал, что она не собиралась предлагать тебе работу. Она сочла тебя достаточно квалифицированным специалистом, но тем не менее отдала место другому кандидату. Услышав об этом, я и сделал то самое несчастное предложение, которое обернулось столькими неприятностями. Я ясно дал понять, что ты ничего не знаешь о моих с ней переговорах, но вполне возможно, что она мне не поверила. Она так же скептически отнеслась к моим мотивам, как и ты сейчас, но, несмотря на все свое недоверие, все же согласилась на мое предложение.

Ты не представляешь, как тяжело мне было решиться на этот звонок. К тому времени я был уже влюблен в тебя, и если бы я думал только о себе, я бы сделал всё, что в моей власти, чтобы удержать тебя в Нью-Йорке. Но мне в тот момент показалось, что я могу использовать свое влияние, чтобы сделать тебя счастливой, а я больше всего на свете желал тебе счастья, независимо от того, какие последствия это могло иметь для меня. В дополнение к этому, я подумал, что если я восстановил Кэтрин против тебя во время нашей предыдущей беседы на эту тему, то это мой шанс искупить свою вину.

Я ожидал, что у нас с тобой будет месяц или больше до твоего отъезда в Сан-Франциско, и надеялся за это время построить базу для того, чтобы наши отношения продолжались и тогда, когда нас будут разделять тысячи миль. Весть о твоем скором отъезде стала разрушительной для моих планов, и я едва удержался от того, чтобы умолять тебя отказаться от этой работы и остаться со мной в Нью-Йорке.

Несмотря на ее попытки держать оборону, она почувствовала, как пошатнулись ее редуты перед лицом тех мучительных эмоций, которые он выражал в этом письме. До этого она не задумывалась о том, какую жертву принес он сам, отправив ее в Калифорнию, и почувствовала, как еще несколько кирпичей вывалились из крепостной стены, окружавшей ее сердце. Но оставшиеся оборонительные силы, понесшие потери, но не сдающиеся, нанесли ответный удар. Ну хорошо, он хотел, как лучше. Ты в это и так уже поверила. Но это не оправдывает того, как он лгал тебе — ну, во всяком случае, скрывал от тебя правду.

Как будто услышав ее мысли, письмо продолжало:

Хотя я знаю, что ты можешь мне не поверить, но я с самого начала собирался рассказать тебе о том, что я сделал. Но после того, как мы воссоединились в Сан-Франциско, я ежедневно наблюдал глубины твоего независимого духа и понял, что ты рассердишься на меня за то, что я взял этот вопрос в свои руки. И всё же я дал себе слово, что как только я буду уверен в твоих чувствах, то тут же во всем признаюсь и буду уповать на то, что я тебе достаточно дорог, чтобы ты поняла мои мотивы и простила меня.

Но в тот вечер, когда ты сказала мне, что любишь меня, ты также рассказала мне и о Майкле, и после этого тебе необходимо было почувствовать тепло и защищенность. Разумеется, я не мог нанести тебе еще один удар, рассказав свою тайну, и поэтому я решил подождать. Вечером перед моим отъездом в Нью-Йорк я уже почти было решился сказать правду, но не нашел в себе сил испортить празднование твоего дня рождения.

Но при этом чем дольше я тянул, тем больше меня страшила твоя реакция. Ты стала настолько дорога мне, что возможность потерять тебя была для меня чем-то немыслимым, я был не в состоянии даже думать об этом, поэтому я выбрал трусливое молчание.

Во всем этом трудно было усмотреть обиду. Позже, возможно, ей удастся найти огрехи в его аргументах, но сейчас она не могла думать ни о чем, кроме его нежной заботы в ту ночь, когда рассказала ему о Майкле. И она вынуждена была согласиться, что, окажись она на его месте, ничто не заставило бы ее нарушить чудесную романтичную и страстную атмосферу ужина в честь дня ее рождения признанием в прошлых грехах, пусть даже таким непростительно запоздавшим.

Но он не должен был так долго ждать. У него был с десяток шансов сказать мне об этом раньше.

Возможно, теперь ты лучше понимаешь мое желание скрыть от Кэтрин наши отношения. В начале августа, когда она предложила мне должность приглашенного музыканта, я дал ей честное слово, что между мной и тобой ничего нет. На тот момент это было правдой — мы не поддерживали никаких отношений уже почти два месяца. Но я боялся, что если бы она узнала о романе, возникшем между нами после моего приезда, она решила бы, что в тот раз я солгал ей, и в отместку могла рассказать тебе о том, что это я обеспечиваю оплату твоего труда.

Мне ни разу даже в голову не пришло, что мои действия могут плохо сказаться на твоей карьере. Я поговорил с Кэтрин и еще раз убедил ее, что ты не имела ни малейшего понятия о моем предложении — что ответственность за это лежит исключительно на мне. Пожалуйста, скажи мне, что я могу еще сделать, чтобы исправить эту ситуацию. Я готов на всё, тебе надо только попросить.

Элизабет с легкостью поверила, что он не осознавал, какими могут быть последствия его действий, и уже простила его за этот аспект его поступка. Он плохо разбирался в политике академической тусовки. И потом, Уильям безумно любил делать ей подарки, и его при этом охватывал такой радостный, почти детский пыл, что сердце ее таяло, хотя раненая гордость и протестовала. Его щедрость была тем более трогательной, что контрастировала с его консервативным взвешенным поведением в большинстве остальных жизненных проявлений.

Я глубоко сожалею о том, что обидел тебя своим поступком. Ты выдающийся учитель и заслуживаешь самых высоких похвал и уважения. Несмотря на чувство вины, не оставляющее меня из-за того, что я скрывал от тебя правду, я с гордостью наблюдал за тем, как ты преуспеваешь в консерватории, и мне приятно было видеть, что твое мастерство и увлеченность ценятся как студентами, так и коллегами. Я не могу найти оправданий тому, что я сделал, так же, как и тому, что скрывал это от тебя, но, пожалуйста, поверь, что в своих действиях я руководствовался исключительно своей любовью к тебе.

Слова на странице расплылись, и ей пришлось промокнуть глаза носовым платком, прежде чем продолжать чтение.

Теперь я перехожу к не менее болезненной теме: Джейн и Чарльз. Мое беспокойство касательно женитьбы Чарльза возникло еще тогда, когда он позвонил мне, чтобы попросить стать шафером. Чарльз легко и часто бездумно влюбляется, и хотя его беспечность является частью присущего ему очарования, его наивность может оказаться рискованной для его же блага. Он слишком быстро и слишком безоговорочно доверяется другим людям и слишком мало полагается на собственное суждение, что делает его легкой жертвой для манипуляторов. Порой мне кажется, что властная натура мистера Бингли загнала Чарльза в ловушку вечного отрочества, из которой он только сейчас начинает выбираться.

Надеюсь, ты понимаешь, почему, имея подобные сведения, я в тот день приехал в Сан-Франциско с опасениями касательно стремительного ухаживания Чарльза и внезапно возникших свадебных планов. Как будто этого было мало, я вскоре узнал о его обмане, связанном с брачным договором, — его отец полагал, что договор подписан, но Джейн ничего не знала об этом. Несмотря на все мои попытки воззвать к его разуму, Чарльз отказался признать, что этим ухищрением ставит под угрозу не только свои личные средства, но и весь семейный бизнес. Его упрямый отказ обсуждать эту тему с Джейн особенно меня беспокоил, поскольку, будучи адвокатом, она, без сомнения, поняла бы необходимость подписания подобного документа. Я сделал вывод, что Чарльз имеет основания считать, что Джейн откажется выйти за него замуж, если для этого ей придется подписывать брачный договор.

После предсвадебного ужина я случайно услышал, как твоя матушка разговаривает с твоей тетушкой о том, как Джейн повезло поймать на удочку богатого мужа. Она поздравляла себя с тем, что научила дочь понимать, что деньги значат больше, чем любовь, и мечтала о том дне, когда неожиданное богатство Джейн разделит вся остальная ее семья. Она даже и о моем состоянии позаботилась, определив мне в невесты тебя или, избави боже, Лидию. Можешь себе представить, насколько омерзительна мне была ее позиция и как сильно это укрепило мои подозрения.

Не знаю, стоит ли мне упоминать дополнительный источник моего беспокойства, учитывая то, какую ярость это вызвало в тебе недавно, но я не могу отрицать, что и поведение остальных членов твоей семьи меня насторожило. Я не стану повторять то, чего мне не следовало говорить и тогда, во время нашей ссоры — это было недопустимо, и я еще раз прошу у тебя прощения — скажу лишь, что мои опасения никак не распространялись ни на тебя, ни даже на Джейн, чьи манеры были безупречны, пусть даже мотивы, побудившие ее к браку с Чарльзом, казались мне подозрительными.

Элизабет попыталась возбудить в себе праведный гнев при виде критики в адрес ее семьи, но успеха это не имело. Ей самой было омерзительно поведение Лидии на предсвадебном ужине и на дне рождения Шарлотты; вряд ли она могла ожидать более мягкой реакции от Уильяма. А что касается мамы… Элизабет вздохнула. Она вполне могла представить — во всех унизительно ярких подробностях — разговор, подслушанный Уильямом. Господь свидетель, она за свою жизнь наслушалась подобных наставлений.

Разумеется, ты знаешь о событиях того вечера, которые привели к отмене свадьбы. Позже, после того, как вы с Джейн уехали из отеля, Чарльз был одержим лишь одной целью — напиться, и как можно скорее. Я подумал, что если уж он так твердо решил искать утешения в бутылке, я, по крайней мере, могу позаботиться о том, чтобы это происходило в уединенном месте. Я отвел его к себе в номер и заказал туда бутылку виски. Я спросил его, как прошел разговор с Джейн, но он хотел пить, а не разговаривать. То немногое, что он мне поведал, лишь укрепило мои подозрения. Сперва он повторил кое-какие резкие слова, которые ему сказала Джейн. Меня и так уже поставило в тупик ее поведение в тот вечер. Я ожидал увидеть большее волнение в облике женщины, которая только что разорвала помолвку, но когда вы с ней выходили из отеля, она казалась почти спокойной. Сопоставив это с тем, что я услышал от Чарльза, я начал сомневаться в том, что ее чувства к нему были искренними.

Элизабет разозлила его самонадеянность. Как он посмел судить Джейн — добрую, милую Джейн, — будучи знакомым с ней всего несколько часов? Но она почувствовала, как острый коготок царапнул ее в глубине души, когда вспомнила, как гордилась в ту ночь спокойствием и самообладанием Джейн. Возможно, для постороннего человека это действительно выглядело как проявление равнодушия.

Но в том-то все и дело. Он вынес суждение о человеке, которого совсем не знал. Если ты не являешься богом или телепатом, то это весьма самонадеянная — и опасная — затея.

Затем я спросил его о брачном договоре. Он сказал, что Джейн отказалась его подписать, но не выказал желания поделиться со мной подробностями. Этот, как мне тогда казалось, изобличающий поступок подтвердил все мои прежние страхи, и я пришел к убеждению, что отмена свадьбы — замаскированный подарок судьбы.

На следующее утро, после нашей с тобой прогулки у Крисси Филд, Чарльз появился у меня на пороге вместе с Кэролайн. Он пошел к отцу, чтобы предложить ему компромисс, но получил решительный отпор. Кэролайн же явно подзуживала его противостоять отцу и помириться с Джейн. Ее поведение меня удивило, потому что это ведь она затеяла накануне весь этот шум с брачным договором, очевидно, с целью расстроить свадьбу. Но вскоре я понял, что если их отец лишит Чарльза наследства, то это не только увеличит ее долю семейного состояния, но и расчистит перед ней путь в совет директоров компании, на посту председателя которого она могла бы сменить отца.

Было очевидно, что она преследует какие-то свои цели и ее нисколько не заботит состояние брата, поэтому для меня было очень важно решительно указать ему на противоположную точку зрения.

Я посоветовал ему не отворачиваться от своей семьи и не жертвовать всем ради Джейн, в чьих чувствах я сильно сомневался по причинам, уже описанным выше. Кроме того, я сказал ему, что он должен честно попытаться поработать вместе с отцом, прежде чем отказываться от этой возможности — до того момента он относился к своей работе с позиций дилетанта и не мог в полной мере испытать свои способности.

Мой совет может показаться тебе лицемерным, поскольку сам я не пошел по стопам отца, но мой личный опыт лишь умножил силу моего убеждения. Я очень мало рассказывал тебе о своих отношениях с отцом — я почти никогда о нем не говорю, — но это он, а не я, заявил, что я никогда не займу его место в компании «Дарси Индастриз». Я был еще молод, когда это случилось, и порой, бывало, сожалел о пути, по которому так и не прошёл, который он закрыл от меня. Если быть абсолютно честным, он был прав — кровь, текущая в моих жилах, была наполнена музыкой — тогда так же, как и сейчас, и по складу характера я не подходил для совета директоров. И всё же каждый день мне приходится проживать с мыслью о том, что я не принес своему отцу ничего, кроме разочарований, и мне не хотелось, чтобы моего друга снедала та же разъедающая душу боль.

Чарльзу же грозило не только это, но и отстранение от всей его семьи, и всё это ради женщины, чьи чувства, как мне тогда казалось, были неразрывно связаны с его чековой книжкой. Таким образом, я полагал, что поступил наилучшим для него образом — в соответствии с доступной мне информацией — и при повторении нынче тех обстоятельств в сочетании с аналогичной моей осведомленностью, я бы сделал то же самое. Окончательное решение оставалось за ним, но я знал, что мой совет имеет для него большое значение.

— Другими словами, — пробормотала себе под нос Элизабет, — ты разбил счастье моей сестры.

Но у Джейн и Чарльза всё снова начало налаживаться, и хотя ее продолжали возмущать пренебрежительные отзывы Уильяма о Джейн, его печальный рассказ об отношениях с отцом тронул ей сердце. Если и существовал на свете сын, которым отцу следовало гордиться, то это был Уильям Дарси.

В конце августа я приехал в Сан-Франциско и, благодаря отношениям с тобой, ближе познакомился с Джейн. Чем лучше я ее узнавал, тем менее понятным мне становилось ее поведение перед свадьбой. Ее самоотдача по отношению к клиентам и работа ради общественного блага говорили о великодушии, несовместимом с жадностью, и в общении со мной она была неизменно добра и внимательна. И Ричард, и Соня, познакомившись с Джейн, высказали свое недоумение моим первоначальным мнением о ней, чем еще больше усилили мои сомнения. Но в то утро, когда я уезжал из Сан-Франциско, я зашел к вам, чтобы занести твои подарки, и услышал, как твоя мать наставляет Джейн, как ей половчее вернуть себе Чарльза и его деньги. И что хуже всего, Джейн ей не возражала, что, как мне показалось, говорило о ее согласии с этим планом.

Тем же утром я встретил Чарльза в аэропорту. Он колебался, не стоит ли ему попытаться помириться с Джейн, и спрашивал моего совета. Я рассказал ему о том, что услышал ранее, а также поделился тем, что не заметил в Джейн следов какого-то глубокого чувства к нему. Она редко спрашивала меня о нем, казалась неизменно веселой и довольной жизнью, и я знал, что с августа у нее был по крайней мере один поклонник, не говоря уж о вечерах, которые она проводила с Ричардом. Короче говоря, ее поведение не позволяло заподозрить, что она страдает от неразделенной любви.

И вновь Элизабет скрипнула зубами в ответ на его самоуверенность. Почему, собственно, он считал себя специалистом по чтению мыслей Джейн, даже несмотря на то, что его выводы противоречили его же собственным наблюдениям за ней? Потому что он считает, что он всегда прав, вот почему. И он так мало доверял Элизабет, что отказался воспринимать сведения о Джейн, исходившие от нее — намного более надежного источника, — и продолжал полагаться на собственное ошибочное впечатление.

Но более всего мое недоверие к Джейн зиждилось на одном факте: она отказалась подписать брачный договор. Каждый раз, когда я начинал колебаться в своем мнении о ней, я напоминал себе, что один этот факт перевесит любые накопившиеся у меня сведения, вступавшие в противоречие со сложившейся в моей голове картиной.

Теперь я знаю, что ошибался, что отказ Джейн подписать договор был связан с неразумными требованиями мистера Бингли, а вовсе не с неприятием самой идеи брачного договора. Чарльз, будучи в ту ночь крайне некоммуникабельным, не объяснил мне мотивов Джейн. Если бы мне была известна правда, возможно, я действовал бы по-другому. К сожалению, его обрывочные объяснения лишь подтвердили всё, что я видел в тот вечер своими глазами, поэтому у меня не было причин усомниться в том, что он мне рассказал. Я не могу полностью принять на себя вину за это недоразумение, но теперь я понимаю, что слишком поторопился поверить в то, что знаю всю подоплеку происшедшего.

Учитывая моё ошибочное суждение о чувствах Джейн, я понимаю твое негодование. Мои действия стали причиной несчастья твоей любимой сестры, и я могу лишь принести свои искренние извинения в этом.

Его рассказ о недоразумении, связанном с брачным договором, застал ее врасплох. Неудивительно, что Чарльз с такой готовностью принял вину на себя. Он ввел Уильяма в заблуждение — не нарочно, конечно, но всё же… Только теперь, впервые за всё это время, она поняла, что означали периодические загадочные замечания Уильяма касательно Джейн.

Прежде чем уехать в Австралию, я отправился в Лос-Анджелес, чтобы извиниться перед Чарльзом лично. Сперва он был очень зол на меня, но вскоре мы помирились, и я имею основания надеяться, что они с Джейн вскоре снова будут вместе. Мне знакома боль разлуки с любимой женщиной, и мне тяжело осознавать, что я подверг такой же боли своего лучшего друга.

Прежде чем закончить это письмо, я хочу сказать еще об одном. Веришь ты в это или нет, но в семьях, подобных моей, существуют некоторые обязательства — особенно это касается женщин, — которые могут оказаться сковывающими для человека, привыкшего к другому образу жизни. Ты часто отмахивалась от моей озабоченности по этому поводу, называя это снобизмом, но на самом деле это результат горького опыта.

Всё свое детство я видел, как моя мама пыталась, и лишь с частичным успехом, адаптироваться к положению, соответствующему фамилии Дарси, после своей богемной жизни в Риме. Я видел, как мой отец, можно сказать, ушел от нас, гонимый отчасти и гневом матери, которую он вынудил пожертвовать своей певческой карьерой. Я видел, как Ба вставала на линию огня между ними, тщетно пытаясь помочь им обрести равновесие, но часто вынужденная становиться на чью-либо сторону, вплоть до того, что ей приходилось идти против единственного сына. И я видел Джорджи, которая практически с рождения была лишена обоих своих родителей.

Давным-давно я решил, что мой брак станет источником счастья и силы для обоих супругов, а не тюрьмой, которой он стал для моих родителей. Я верил в то, что мы с тобой сумеем вместе добиться этого. Я знал, что тебя ждут непростые испытания, что тебе придется ко многому привыкать, поэтому я и предположил, что тебе будет легче пройти этот путь, если тебя проведет по нему моя бабушка. Но я никогда не считал тебя недостойной носить имя Дарси. Ты единственная женщина, которой я сделал подобное предложение, и я бы никогда не пошел на это, если бы у меня оставалась хоть тень сомнения в правильности этого шага.

Предложение было единственной вещью, о которой Элизабет не позволяла себе думать. У неё не было другого варианта, кроме как отказать ему — при таком количестве нерешенных вопросов между ними, принять его предложение было бы немыслимо. Но среди всех мучительных воспоминаний этих двух дней самым горьким и невыносимым было выражение отчаяния в его глазах, когда он смотрел на бархатную коробочку с кольцом, лежавшую на обеденном столе.

Если ты даже не поверишь ни единому слову в этом письме, поверь хотя бы в то, что я люблю тебя. Ты не представляешь, насколько больно мне осознавать, что я потерял твое доверие, дар, который я ценил больше всего, что когда-либо у меня было. Я лишь хотел сделать тебя счастливой и защитить от всех бед, но вместо этого я причинил тебе боль и вечно буду сожалеть об этом.

Если ты захочешь со мной поговорить — а я молюсь, чтобы это произошло, — Соня знает, как со мной связаться в Австралии. Я больше не стану пытаться установить контакт с тобой, пока не закончатся гастроли, но после этого не поручусь за то, что смогу удержаться на расстоянии. Когда дело касается моих чувств к тебе, привычка к самоконтролю часто мне изменяет.

Я люблю тебя, Лиззи, всем сердцем, и буду любить всегда.

Твой,

Уильям.

Слезинка медленно прокатилась вдоль носа Элизабет и разбилась о страницу.

— Ну что мне с тобой делать, Уильям Дарси? — тихо сказала она, глядя сквозь слезы на его подпись. Он часто бывал надменным и иногда излишне самоуверенным, и эти его недостатки порой сквозили в его письме, но в данный момент все это казалось несущественным в свете последней его фразы.

— Я тоже люблю тебя, — прошептала она. — И похоже, это положение дел уже никогда не изменится.

divider

Часть 2

Среда, обеденный перерыв (Сан-Франциско) / Четверг, раннее утро (Сидней)

Элизабет вздохнула с облегчением, когда в среду закончились утренние занятия. Она была нетипично для себя рассеянна, постоянно оговаривалась и поправлялась, а один раз и вовсе потеряла ход собственных мыслей, и стояла, молча заливаясь краской, пока не вспомнила, о чем она говорила. Студентам следовало потребовать вернуть им деньги за обучение.

Виной всему этому было письмо. За те полтора дня, что она его получила, она почти ни о чем больше не думала. К этому моменту она могла декламировать длинные абзацы из него на память и проанализировала их по крайней мере с десятка различных точек зрения. Разозлившись на себя за такую одержимость, она пыталась разными способами отвлечься, но все безрезультатно — хуже того, некоторые из этих попыток обернулись результатом, противоположным ожидаемому. Накануне вечером она пришла домой с пиццей, упаковкой попкорна для приготовления в микроволновке и набором взятых в прокате DVD, решив устроить для себя и Джейн фестиваль фильмов Роджерса и Хаммерстайна. Но к тому моменту, как в кадре небо сменилось Джулией Эндрюс, танцующей на австрийских холмах в прологе «Звуков музыки», всем ее вниманием завладел Уильям и его письмо. В конце концов, это он подарил ей DVD-плейер.

Ну вот, опять начинается! Она мысленно встряхнулась и вытащила целую кипу нот. Час, который она выделяла себе по средам для вокальных упражнений, уже начал таять, а ей предстояло разобрать необычайно много новой музыки.

После краткой распевки она была готова приступать к работе. Первые несколько песен — для сегодняшней репетиции с джазом «Золотые Ворота» — достаточно было лишь исполнить по одному разу, чтобы закрепить ту работу, которую она с ними уже провела. У группы было намечено в декабре несколько концертов, и они решили включить в репертуар песни рождественской тематики.

Затем ей необходимо было поработать над песней, которую она должна будет исполнять на своем, видимо, последнем выступлении в консерватории. Факультет музыкального театра решил поставить кабаре-шоу в пользу школьного стипендиального фонда. Тематика шоу — «Лучшие бродвейские песни, которых вы никогда не слышали» — заставила ее порыться в нотной библиотеке, чтобы отобрать малоизвестные номера для себя и своих студентов. Она выбрала себе трогательную балладу из мюзикла «Алый Первоцвет».

Оркестр старательно разучивал всю отобранную ей музыку, и вчера студент-дирижер принес предварительную запись аккомпанемента к ее песне. Она вставила диск в CD-плейер и заняла место на маленькой сцене. Не успев приказать себе остановиться, она подняла взгляд ко входу в аудиторию, где, казалось, вечно будет обитать призрак Уильяма…но где сейчас никого не было. Все еще ища его взглядом, она начала петь.

Now when the rain falls it’s heavy and gray,
It tumbles and pitches through space.
I can remember when rain was soft
And you’d kiss the rain from my face.

Now when the wind blows I run from its touch,
With you wind was silk on my skin.
People in love walk inside the wind
Where nothing can hurt you, it holds you too close.
But now I’m outside looking in.

One day, all my world circled about you,
Now when I move on without you,
Nothing on earth is the same.

Do you remember the sweep of the rain?
The sound of it strumming the sky?
People in love walk inside that song.
But now when I listen, the melody’s changed.
The rain only whispers ‘goodbye.’

I don’t want to cry when I think of you.
But now when the rain falls, I do.**

[Сейчас, когда идет дождь, он холодный и серый,
Он хлещет и бьет в окно.
А я еще помню, как дождь был мягким
И ты сцеловывал его капли с моего лица.

Сейчас при порывах ветра я поднимаю воротник и прячусь за домами,
А когда я была с тобой, ветер ласкал мою кожу, как шёлк.
Влюбленные могут гулять на ветру.
Когда ничто не может причинить вам вред, а только сильнее сближает вас.
Но я сейчас смотрю на это со стороны.

Когда-то весь мой мир вращался вокруг тебя,
Но теперь, когда я решила жить дальше без тебя,
Всё на земле стало другим.

Ты помнишь эти бушующие ливни?
Шум потоков воды, струящихся с неба?
Влюбленные могут гулять внутри этой песни,
Но теперь для меня мелодия изменилась,
И дождь шепчет только «Прощай».

Я не хочу плакать, когда думаю о тебе,
Но сейчас, когда идет дождь, я ничего не могу с собой поделать.]

Только благодаря многолетнему сценическому опыту она все-таки смогла закончить песню, слова которой сейчас значили для нее намного больше, чем месяц назад, когда она ее выбирала. К концу песни слезы струились у нее из глаз — она плакала о себе, о Уильяме, и о той зияющей пустотой трещине, которая образовалась в ее жизни — пустотой, которую, как она теперь отчетливо понимала, мог заполнить только он.

Но эта песня не обо мне. Я ведь не начала жить своей жизнью. С тех пор, как он уехал, я так и топчусь на одном месте.

Это правда. В дискуссию вступил другой голос, тот, который так часто разговаривал с ней свысока. И почему же, позволь узнать? Зачем ты прогнала его, если собиралась так и торчать здесь, держа ручку переключения передач на нейтрали?

Я ничего не могу поделать, жалобно ответил первый голос. Я знала, что если он будет рядом, то рано или поздно я взгляну ему в глаза и растаю, и тогда между нами так ничего и не изменится. А я не могу этого допустить. На этот раз — никак не могу.

Тогда прекрати ныть из-за того, что он уехал. Ты сама велела ему убираться, он это и сделал. Так что тебе остается лишь справиться с этим.

И тут в перепалку вступил ровный голос Дианы, ее психолога. И какое отношение всё это имеет к Майклу?

«Заткнись!»

Сперва Элизабет даже не поняла, что произнесла это вслух, но когда резкий окрик отозвался эхом в пустой аудитории, она покраснела. Ей было неизвестно, существует ли научное определение нормальности — может быть, стоит спросить об этом Диану на сегодняшнем сеансе, — но почему-то она сильно сомневалась, что в него вписывается ситуация, когда она стоит в пустой аудитории с лицом, мокрым от слез, и ведет дебаты между своими многочисленными внутренними голосами. Что-то точно нужно менять, и побыстрее, пока ее не обнаружили на крыше, чирикающую вместе с воробьями. Но с чего начать?

В качестве безмолвного ответа на этот вопрос она вытерла слезы, собрала вещи и быстро поднялась к выходу из аудитории. Выйдя в коридор, она вынула из сумочки письмо, уже заметно помятое и растрепанное. «Элизабет, любимая!» — прочитала она, медленно бредя вдоль по коридору к своему кабинету.

divider

Вечер среды (Сан-Франциско) / Четверг, после обеда (Сидней)

Порой благородство так мешает жить.

Роджер Стоунфилд перевел взгляд на Элизабет, которая сидела у него на диване, крепко стиснув руки на коленях. Она казалась маленькой и хрупкой, и энергия, которой она обычно искрилась, сейчас едва мерцала. Ему тяжело было видеть ее в таком состоянии, но еще тяжелее было то, что он не мог сделать ничего, кроме как сидеть и слушать ее, глубокомысленно кивая через равные промежутки времени.

После репетиции она попросила разрешения поговорить с ним, чтобы взглянуть на ситуацию «с точки зрения мужика». Хотя он в этом и не признался, но Роджер знал, в чем суть её проблемы, еще до того, как она ему объяснила. Шарлотта ввела его в курс дела несколько дней назад, когда они зашли пропустить по стаканчику в один из баров в Миссионерском Районе.

— Всё это такая глупость, — сказала Шарлотта, завершая свой рассказ. — Она в отчаянии, а Уильяму, должно быть, сейчас еще хуже.

Роджер кивнул. Он достаточно времени провел с Уильямом, и знал, насколько глубоко его чувство к Элизабет.

— И кстати, — продолжала Шарлотта угрожающим тоном. — Я рассказываю тебе всё это исключительно ради того, чтобы ты присмотрел за ней на репетициях и, может быть, там-сям вставил доброе словцо за Уильяма. И только!

— Я понимаю. — Он бы и без этого предупреждения ни за что не воспользовался нынешней уязвимостью Элизабет. Черт подери.

Как будто услышав его мысленное восклицание, Шарлотта улыбнулась и потрепала его по руке.

— Ты благородный человек, Роджер Стоунфилд, хочешь ты того или нет.

Он вздохнул с печальной улыбкой и повторил:

— Я знаю.

Если бы он мог сейчас заново проиграть вечер предсвадебного ужина, Роджер поменял бы свою карточку с карточкой Билла Коллинза. Тогда он наслаждался бы ужином с Элизабет, и возможно, тогда не одна жизнь сложилась бы по-другому. Но вместо этого он большую часть вечера провел с Шарлоттой. К тому времени, как Элизабет вернулась в Сан-Франциско, начала петь в джазе «Золотые Ворота» и украла его сердце, было уже слишком поздно что-либо менять. Это было бы бесчестно и к тому же опасно — ухаживать за лучшей подругой собственной девушки. Вместо этого он построил теплые и дружеские отношения с Элизабет, изо всех сил постаравшись преобразовать свои чувства к ней в братские. Ради нее Роджер даже подружился с Уильямом, к которому в результате проникся искренней симпатией, несмотря на зависть, которая глодала его душу всякий раз, когда Уильям собственническим жестом обнимал Элизабет за плечи или держался с ней за руку.

Шарлотта вскоре обо всем догадалась, возможно, потому что его взгляд слишком часто непроизвольно останавливался на Элизабет. Ситуация достигла критической точки, когда однажды в постели, к своему величайшему смущению, в кульминационный момент он выкрикнул имя Элизабет. Шарлотта заявила, что ее это не волнует, подчеркнув, что их отношения ни одного из них ни к чему не обязывают, но вскоре после этого они расстались, и он чувствовал, что обидел её сильнее, чем она готова была признать.

После этого он ходил подавленный чувством вины, и его друзья решили, что он сохнет по Шарлотте. Что еще хуже, некоторые из них в открытую обвиняли ее в черствости и бессердечности по отношению к нему, в то время как на самом деле пострадавшей стороной была как раз она. Для них обоих это было крайне мучительное время, но она сохранила его тайну, и в конце концов постепенно обида прошла. Он считал, что ему повезло, что она осталась его другом.

Он должен был забыть об Элизабет и жить своей жизнью дальше. Но этот план трудно было реализовать, когда на каждой репетиции и выступлении джаза «Золотые Ворота» она вновь и вновь пленяла его. Ее сияющие зеленые глаза, ее теплая улыбка и, главное, ее нежный голос полностью порабощали его, и он никак не мог освободиться. А теперь она крупно поссорилась с Уильямом, ей было больно и одиноко, и она нуждалась в утешении.

Но Роджер был благородным человеком.

— Я понимаю, что нам с Уильямом надо поговорить, и не откладывая, — говорила она. — Я слишком жестко с ним обошлась. Когда-то давно у меня произошел один очень неприятный инцидент, и я позволила этому случаю повлиять на мою нынешнюю ситуацию. Но я не осознавала в полной мере, насколько сильно тот эпизод на меня воздействовал до…ну, собственно говоря, до сегодняшнего вечера.

Роджер подался вперед, опершись локтями о колени.

— Похоже, ты уже во всем разобралась.

— Не до конца. Возможно, моя реакция была слишком суровой, но всё же он допустил очень серьезную ошибку в отношении моей работы. Есть и еще одна ситуация, о которой я тебе даже не упоминала, когда он полностью проигнорировал мое мнение, несмотря на то, что я была лучше информирована, чем он.

— Если ты дашь ему шанс, ручаюсь, он за всё перед тобой извинится.

— Он это уже сделал, в письме. Но он настолько привык принимать решения, не посоветовавшись с другими людьми, что я не убеждена, что это когда-либо изменится. И кроме того, я неоднократно слышала, что нельзя заводить отношения с мужчиной с мыслью о том, чтобы его изменить.

— По-моему, это отличный совет.

— Но, если дела обстоят именно так и я не должна пытаться его изменить, означает ли это, что я должна смириться с тем, что Уильям периодически будет пикировать на меня и брать мою жизнь под контроль?

— Забавно. Я бы никогда не сказал, что ты похожа на девушку, которая будет служить на задних лапках и делать то, что ей велят.

Элизабет стрельнула в него сердитым взглядом.

— Ну конечно, нет. Об этом я и говорю.

— Тогда я не понимаю, зачем тебе понадобилось его прогонять. Просто скажи ему, чтобы он перестал делать попытки управлять твоей жизнью. Возможно, тебе придется достаточно много раз это повторить прежде, чем до него дойдет, но рано или поздно он поймет, что ты от него хочешь.

— Но почему он вообще это делает? Он что, думает, что сама я абсолютно ни на что не гожусь?

Роджер покачал головой с выражением, которое являлось средним между доброй улыбкой и ироничной ухмылкой.

— Малышка, ты упускаешь из виду основной факт, касающийся устройства мужчин. Иногда мы не думаем. Еще с первобытных времен в нас осталось множество инстинктов — поступков, которые мы запрограммированы совершать. А когда за дело берется инстинкт, мозг отключается.

— И что ты хочешь этим сказать? Что Уильям так себя ведет, потому что корнем его генеалогического древа является какой-то упрямый пещерный человек?

— Ну, если угодно, можно и так сказать, да. Он пытается показать тебе, что он — парень, который всё может решить.

— Но я не просила его ничего решать.

— Это неважно. Ему это необходимо, потому что он решил, что ты — его единственная. Он должен показать тебе, что способен тебя обеспечить, чтобы ты позволила ему стать отцом твоих детей. Эта первобытная потребность в продолжении рода — довольно сильная штуковина.

— Так ты хочешь сказать, что это связано только с сексом?

— А разве не всё на свете связано с сексом? — Роджер с улыбкой пожал плечами. — Нет, если серьезно, конечно, не совсем всё. И я не имел в виду, что он делает это сознательно. Я же говорю, это основной инстинкт. Если бы он был тем пещерным человеком, которого ты упомянула, он бы пошел в лес, и голыми руками убил дикого вепря, и притащил его домой, чтобы произвести на тебя впечатление. Но поскольку в Сан-Франциско в последнее время ощущается явная нехватка диких вепрей — да и на Манхэттене тоже, насколько я слышал, — ему пришлось найти другой способ, чтобы убедить тебя в том, что он представляет собой качественный генетический материал.

Элизабет закатила глаза.

— Это просто смешно. И я говорю не только об аналогии с диким вепрем. Если он устроил мне это место, чтобы произвести на меня впечатление, зачем тогда он скрывал это и лгал мне, когда я задавала ему прямые вопросы? Разве он не должен был захотеть, чтобы я узнала о его подвиге?

— Ну да, это, конечно, логично, — сказал Роджер, откидываясь в кресле. — Но когда он закончил с демонстрацией своей мужественности, он на секунду остановился, чтобы подумать о том, что он сделал, и только тогда увидел ужасный грязный след, который тянулся за ним. Поэтому он решил скрыть улики и надеяться на то, что ты ничего не заметишь. Если вернуться к терминологии пещерных людей, он припёр этого дикого вепря прямо тебе в гостиную. И тогда Пещерная Женщина — а это ты, малышка, — увидела эту здоровую волосатую тушу, которая залила кровью весь ее чистый пол, и спросила: «А это еще откуда здесь взялось, черт возьми?» У Пещерного Мужчины — который всё еще не теряет надежды продолжить свой род, но понимает, что, похоже, только что лишил себя всяких шансов на это — на данный момент не так уж много вариантов действий. И он говорит: «Да я сам его впервые вижу».

— Но это же просто глупо.

— Да, глупо. Мы не всегда способны проявить смекалку в подобных ситуациях. По-моему, есть даже такой медицинский термин «отравление тестостероном».

Она хихикнула.

— Ты говоришь всё это только для того, чтобы меня рассмешить.

— Отчасти, ты права, — сказал он с добродушной усмешкой. — Мне не хочется видеть тебя несчастной.

— Не знаю, почему, но от твоих дурацких объяснений мне и вправду полегчало.

— Значит, мавр сделал свое дело, — съязвил он, поднимаясь на ноги. — Я схожу на кухню за пивом. Тебе принести что-нибудь?

— Спасибо, но мне пора идти.

Она встала и отбросила волосы назад невинным жестом, от которого он едва не упал перед ней на колени. Он тщательно следил за тем, чтобы его лицо ничего не выражало, когда провожал ее к выходу.

— Ну, и что ты будешь делать? — спросил он.

— Завтра с утра первым делом позвоню его секретарше и узнаю номер его телефона в Австралии. Я думала подождать, пока он не вернется в Штаты, потому что мне не очень хочется подобные вещи обсуждать по телефону, но…

— Но ты не должна заставлять беднягу еще столько мучаться.

— Именно, — сказала она, и глаза ее заволокло печалью. — Если бы мы с ним поменялись местами, я бы была вне себя от расстройства. Собственно, если подумать, я и на своем месте чувствую примерно то же самое.

Она задержалась в дверях и приподнялась на цыпочках, чтобы поцеловать его в щеку. Его охватил сознательно неблагородный импульс, и он воспользовался тем, что она слегка потеряла равновесие, чтобы на одно восхитительное мгновение притянуть ее к себе. Она не возражала, тоже обняв его в ответ на, как она, очевидно, полагала, дружеское объятие, и затем отступила.

— Ты такой хороший друг, Роджер, — сказала она тихо, и глаза ее засияли. — Не знаю, что бы я делала без тебя.

Он кивнул, найдя слабое утешение в том, что убрал выбившийся локон с ее щеки.

— Если он не сделает тебя самой счастливой женщиной во вселенной, ему придется иметь дело со мной.

— Ты узнаешь об этом первым.

И с этими словами она ушла. Да, порой благородство чертовски мешает жить.

Роджер захватил с кухни пиво и плюхнулся на диван, подавленный тишиной, стоявшей в его квартире. Он сделал большой медленный глоток из зеленой бутылки, и постепенно ему стала совершенно ясна вся глупость этой ситуации. Он поднял бутылку в тосте, адресованном самому себе:

— Пора двигаться дальше. И на этот раз, это не просто слова.

Произнести эти слова было почти что приятно, и он решил немедленно начать действовать. «Лови момент» и всё такое. Он взял с кухонного стола мобильник и вернулся на диван.

— Алло, Энн? Это Роджер Стоунфилд…Да, я знаю — прости, что так получилось. Было много работы…У тебя тоже? Давай завтра поужинаем и устроим мини-заседание клуба анонимных трудоголиков…Отлично! Ты как относишься к индийской кухне? Я слышал, рядом с Гражданским Центром открылся какой-то новый ресторан, говорят, там здорово…Да, хорошо. Тогда я заеду за тобой в семь?

divider

Пятница, глубокая ночь (Сидней) / Четверг, раннее утро (Сан-Франциско)

Уильям отбросил одеяло и сел в кровати. Он не стал даже смотреть на часы — было поздно, а дальнейшая конкретика уже не имела для него значения. Он встал и прошлепал босыми ногами по уже привычному маршруту в гостиную.

Она так до сих пор и не позвонила. Была уже поздняя ночь четверга — вернее, строго говоря, раннее утро пятницы, а значит, в Сан-Франциско сейчас начинался четверг, и солнце уже готовилось к восходу. Если письмо пришло вовремя, значит, она прочитала его еще в понедельник, но так и не позвонила. И это означало, что его отчаянный ход конем не удался.

Уильям прошел мимо рояля и открыл балконную дверь, за которой открывался захватывающий вид на Оперный театр в ночном наряде. Несколько часов назад он был там почетным гостем — сперва, во время выступления, на сцене, а потом в баре, куда он отправился по приглашению дирижера.

Он очень приятно провел вечер, несмотря на толпу, заполнявшую открытую террасу, где они сидели. К ним присоединись несколько музыкантов, которые превосходно справлялись с беседой без его участия, так что от Уильяма требовалось лишь регулярно похваливать австралийское каберне, которое он пил.

Но вскоре он обнаружил, что ему приходится еще и отражать заигрывания ведущей виолончелистки. Энергичность ее ухаживаний возрастала прямо пропорционально количеству несъеденных оливок перед ней, каждая из которых появлялась в качестве украшения бокала мартини. В конце концов он извинился, сославшись на несуществующее телефонное совещание, которое ему якобы предстояло ранним утром, и ушел, прежде чем ее затуманенный алкоголем мозг придумал ей повод покинуть друзей и отправиться за ним.

Порой Уильям жалел, что он не из тех мужчин, которые могли бы принять предложение, в характере которого невозможно было ошибиться еще задолго до того, как она опьянела настолько, что воспользоваться этим было бы уже просто не по-джентльменски. Или взять хоть ту женщину на пляже, с темными кудрявыми волосами и красивыми…

Он покачал головой. Нет, он был не таким мужчиной — не таким, как Ричард, порхающий из одной постели в другую, — и, несмотря на нынешнее его настроение, он был благодарен судьбе, что вырос другим. Ричард, пресыщенный своими победами на сексуальном фронте, никогда не сможет познать куда большей радости, которую испытываешь, занимаясь любовью. Теперь, когда Уильям сам узнал, что это такое, он не желал довольствоваться меньшим. Хотя, может быть, и придется, если она не пожелает меня простить.

Проведя рукой по волосам, он вышел с балкона и направился к роялю. Его пальцы беззвучно ласкали клавиши, пока он раздумывал, что бы сыграть.

Бах. Ответ оказался неожиданным, но он нутром почувствовал, что это правильное решение. Хотя Бах присутствовал в репертуаре Уильяма в значительно меньшей степени, чем Шопен и Рахманинов, но он испытывал сродство с музыкой старого мастера, которое часто удивляло тех, кто знал его как прекрасного исполнителя романтиков. В школе Уильям прекрасно успевал по математике, и чистая симметрия музыки Баха, каждая пьеса которого представляла собой ребус, ждущий разгадки, занимала его и в детстве, и сейчас. Некоторые воспринимают клавирную музыку Баха как триумф бездушного технического совершенства, но, по мнению Уильяма, такие люди просто не понимают Баха.

Он облизнул губы, сосредотачиваясь, нахмурил лоб и начал играть.***

К концу пьесы Уильям заметил, что пульс его замедлился и стал спокойным и размеренным. В голове тоже прояснилось, теперь она была наполнена потоком абстрактных образов и цветов. Неумолимое продвижение пьесы вперед, с ее переплетающимися голосами и повторяющимися мотивами, которые через равные промежутки времени возвращались на передний план, странным образом успокаивало его, несмотря на сумасшедший темп, который он взял. Конечно, музыка меня успокаивает. Она делает то, что я от нее жду, и именно тогда, когда я этого жду. Если бы еще и женщины могли стать такими.

Но они такими не были, и она так до сих пор и не позвонила. Может быть, это случится сегодня.

------
* - Manly — мужественный (англ.)
** «Когда идет дождь» — авторы Фрэнк Уайлдхорн и Нэн Найтон. Исполнительница — Кристиан Нолл; название диска — A Broadway Love Story.
*** И.С. Бах, Каприччио из Партиты № 2 до минор, BWV 826. Исполнительница — Марта Аргерих; название диска — Johann Sebastian Bach: Toccata, Partita No. 2, English Suite No. 2. Deutsche Grammophon, 1980.

 

Рояль